Владимир Лорченков - Время ацтеков

б) я хорошо трахаюсь;

* (Женя, Женя, поверь, дело тут не в умении, тут учись не учись, бесполезно. На механике не выедешь. Главное ведь ощущение того, что ты делаешь. И желание человека, который рядом с тобой. Я могу быть суперменом линии атаки, а могу и презренным сто двадцать восьмым номером. Женя, поверь, я настолько хочу тебя трахать, что для меня даже трахаться с тобой не главное. Видимо, это и правда любовь. Я готов даже повенчаться с тобой в церкви.)

** (Как бы неприятно мне ни было, я вынужден снова взять в руки молоток. Священник гораздо крупнее печи. Пилу пускать в ход я бы не хотел, потому что это снова кровь, а кровь – это следы.

Вторая все еще в углу – я решил предать ее тело огню последним. Итак, я беру в руки молоток и, слушая, как Женя положительно отзывается о моих качествах – человеческих и мужских, – ломаю священнику руки и сворачиваю его в совершенно невозможный узел. Под конец меня все-таки тошнит, но я успеваю сделать это в подобающем для блевотины месте – на газету под ногами легавого.)

в) она купила новое платье;

* (Я всегда любил женщин за умение раствориться в мире вещей, пробежаться по магазину, испытать единение всего своего существа с каждым куском ткани на вешалке, с каждым блестящим, а иногда и тусклым предметом – я бы отдал многое за возможность подобного саморастворения, мне нравится, что Женя такая. Давно у меня не было женщины, внезапно понимаю я. Было много Дырок, были Рефлексирующие Супруги, Мятущиеся Девицы были, а вот женщины – просто моей женщины – не было, и довольно давно. Я со стоном оборачиваюсь на легавого, но он – задолбал, блин! – так и не приходит в себя, срань. Почему все мужественные мужики на самом деле такие конченые слабаки, а? Юбку бы ему. Кстати, юбка похожа на сутану.)

** (Между прочим, священника тоже не существует в этом мире в оболочке тела. Я гляжу на Вторую и понимаю, что пора прощаться. Я треплю ее по щеке, целую в лоб, тискаю грудь. Черт! Как же все-таки жалко. Ну, что мне стоило забыть о приличиях и нормах? А сейчас уже, наверное, поздно. Чтобы сунуть в печь Вторую, приходится ломать суставы и ей. Если бы не страх утра и того, что в восемь часов сюда забегут, галдя, мальчишки в коротких – или что там они сейчас носят – штанишках, я бы сдался. Но у меня нет выхода. О Боже. О Мадонна. О великий народ ацтеков. Я налегаю на руку, и та наконец-то ломается. Я бы присунул тебе, Вторая. Прости меня. Я жертва, как и ты. Обстоятельства убили тебя и насилуют мою душу. Я люблю тебя. Я захлопываю дверцу. И плачу, усевшись на пол. Это, конечно, истерика, и мне нужно взять себя в руки. Интересно, что бы подумали про меня ацтеки, если бы увидели меня – хоть один. И покатит ли то, что я сегодня сделал, как жертвоприношение? Если да, то кому? Духу марихуаны – две женщины, духу трусости – один мужчина. И, если бы хватило сил и злости замочить легавого, – еще один пошел бы духу безмятежности. Ну, он сегодня останется голодным, мы же решили.)

г) я прекрасно трахаюсь, мы словно созданы друг для друга, ну, в этом смысле, ну, я понимаю, что она имеет в виду, я же еще и умница, так вот, именно поэтому она хочет, чтобы я поскорее приехал.

* (Что я и делаю, растолкав легавого, который тупо моргает, везет меня домой, молчит всю дорогу, молчит, пока я рассказываю ему, что произошло за время его отключки, молчит, когда я прошу его быть осторожнее, и, так и не проронив ни слова, уезжает, напутствуемый моими настойчивыми просьбами избавиться от машины.)

** (Я решаю купить машину, чтобы нам с Женей было на чем выехать за город.)

*** (Конечно, потрахаться.)

– Вам нужно уехать, – говорит легавый.

– На пару недель, не больше, – садится он в кресло.

– Я за вас беспокоюсь, – отводит он от Жени глаза.

– Лучше бы ты отводил глаза от меня, – ехидно говорю я.

– Гомеопат хренов, – говорю я.

– Любитель трав и природы, – улыбаюсь я.

– Все чисто, – отводит глаза он.

– Машина уже в Румынии, ее там снова соберут по частям и продадут как новую, – говорит он.

– В школе тоже все в порядке, – уверяет он.

– О чем это вы, мальчики? – спрашивает Женя.

– А, ерунда, – гладит он ее взглядом, и я думаю, что нам с ней и правда не мешало бы уехать.

– А если он вычислит нас по дороге? – подразумеваю я преступника.

– Уедете быстро и тайком, – говорит легавый.

– Умчитесь на крыльях любви, – пошлит он.

– Я вам завидую, – становится он серьезным.

– Он милый, – улыбается мне Женя.

– Спасибо, – говорит легавый.