Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Как вы меня, однако, ловко ощупали. Теперь моя очередь! Как врач и гроза хирургов, я должен убедиться…

– Нет необходимости, – мягко возразила девушка. – Со мной все хорошо. Но вот до больницы еще надо добираться. Обработать рану, взять на скрепки…

– Я же вам сказал: мне срочно нужно в город. Я очень спешу.

Она задумалась.

– Вот что: мы наймем машину и поедем ко мне. Я живу в Новой Деревне. Как раз с этой стороны города. Обработаю вас, а потом отпущу.

– Куда?

– Куда пожелаете. На все четыре стороны.

– Не согласен.

– На обработку?

– На все четыре стороны не согласен! Я потерпевший и пострадавший и потому требую к себе особого внимания.

– Ах, вот как! – вздохнула девушка. – Да, разумеется… Хорошо. Тогда отвезу вас потом в больницу. В вашу, к вам на работу.

– Я до сих пор не осознал, что произошло. И кто вы.

Девушка покачала головой, потом слегка коснулась кончиками пальцев его щеки. Он ощутил запах дорогих французских духов.

– Пожалуйста, потом все, – попросила она. – Сейчас я тоже не все понимаю… Еще надо прийти в себя.

Он посмотрел в ее глаза, темно-синие, с сиреневыми крапинками по краям радужки, и кивнул.

– Обоим надо.

Они быстро наняли машину и через час были в Новой Деревне.

– Так в какой же вы больнице работаете? – спросила она, когда они вышли на неожиданно прохладном, сплошь затененном, словно бульвар, проспекте Шверника. – И как вас зовут, наконец?

Он изящно поклонился, прижав руку к сердцу.

– Мышкин Дмитрий…

Девушка вдруг рассмеялась.

– Евграфович?

– Совершенно верно, – удивился Мышкин.

– И работаете в Успенской онкологической.

– И это справедливо. Вы меня знаете?

– Кто же вас не знает! А я-то мучаюсь, никак не вспомнить, где вас видела.

– Я всегда был уверен, что слух обо мне пойдет по всей Руси великой… – с достоинством заметил Мышкин. – А я вас знаю?

– Скорее, нет, раз и вы не помните, что мы с вами когда-то виделись. Давно-давно. Сто лет назад.

– Интригуете. Есть шанс восстановить память?

– Все может быть. Но мне кажется, уже сейчас вы меня знаете больше, чем некоторые близкие.

Открывая дверь парадной, она сказала:

– Определенно, вас Бог любит.

Мышкин широко улыбнулся и сверкнул единственным стеклом.

– Конечно! Как всех гениев и идиотов.

– Вы себя к какой категории относите? – вежливо поинтересовалась девушка.

– А вы меня к кому отнесли бы? – отпарировал он.

– Не знаю. Для меня слишком неясна разница между теми и другими.

– Замечательный ответ! – оценил Мышкин. – Но как вас все-таки зовут?

– Сейчас… – они вошли в лифт. – Я живу в шестом этаже.

– Как? – удивился Мышкин. – Как вы сказали? Где живете?

– Шестой этаж.

– Неправда! Вы сказали: «В шестом этаже».

– Это так опасно? Поэтому вы разволновались?

– Потому разволновался, – заявил Мышкин, – что уже по незаметному предлогу «в» я, действительно, узнал о вас сейчас так много, чего наверняка не знают и близкие вам люди.

– О! Право, теперь вы меня интригуете. Я тоже хочу знать о себе много.

– Вот-вот! – закричал он. – Еще и это «право»!

Она усмехнулась, но ничего не сказала.

– Понимаете ли, – заговорил Мышкин, когда лифт, кряхтя, пополз вверх. – Так уже никто не говорит – «в этаже», «право», «определенно»… Так говорили только в Петербурге… в том Петербурге, – уточнил он, – и в послевоенном Ленинграде. Из этого вывод: вы петербурженка в третьем поколении или, как минимум, ленинградка. Кроме того, кто-то из ваших родителей или оба имеют отношение к литературе или истории.

– Это имеет большое значение?

– Для меня – да.

– Отчего же?

– Вы, конечно, поймете меня! – с жаром сказал Мышкин. – Ленинградцы были совершенно особым народом среди народов СССР… Совершенно особым субэтносом.

– Я вас не совсем понимаю.

– Вы знаете, что такое коринфская бронза?

– В первый раз слышу.

Она снова улыбнулась – так, что он пошатнулся. «Боже! – закричал Мышкин безмолвно. – Ну, почему я не встретил тебя десять лет назад!»

– Минутку, – попросила девушка, отпирая дверь квартиры. – Прошу в дом. Зовут меня Марина. Шатрова Марина Михайловна.

– Это ваша девичья фамилия?

– Да.

– А это значит, ваша квартира?

– Так что с коринфской бронзой? – не ответила на вопрос Марина.

– После одного громадного пожара в древнегреческом Коринфе среди пепла были обнаружены спекшиеся слитки бронзы. Она оказалась изумительного качества. Во время пожара она расплавилась, и к ней примешались какие-то другие металлы. Какие – неизвестно до сих пор. Похожее случилось и с ленинградцами – им пришлось пройти через четыре доменных печи. Жителей чванного, холодного столичного Петербурга плавили три революции, гражданская война, репрессии. А особенно – блокада, какой не знал никогда ни один город мира. Так получился совершенно особый народ – в массе своей честный, добрый, интеллигентный, бескорыстный. Конечно, не без мерзавцев – как без них? Без них ничего хорошего не бывает. Все дело в количестве. Были в блокадном городе и людоеды – самые обычные каннибалы. Но ведь не они определяли картину. А ленинградцев… Ленинградцев любила вся страна. Одна лишь принадлежность к городу была чем-то вроде почетного ордена.