Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Народ шумно вздохнул и придвинулся к Мышкину теснее.

– И часто я наблюдаю в своей практике – почти каждый день: чем больше на человека давит болезнь или другое несчастье, тем крепче он становится. И побеждает. Всё. И уничтожает ее, проклятую. Вот вам аналогия: чем больше вы будете варить куриное яйцо, тем оно будет жестче. А для того, чтобы открыть в себе эти чудесные силы, нужно только одно – ваше желание. Горячее желание! Нужно просто хотеть жить – и больше ничего. Все остальное придет само. Вы все это и без меня знаете. Тем более, повторяю, наука достигла немыслимых успехов. В том числе, и в нашей клинике, одной из лучших в мире. Да и вообще: мы излечиваем просто болезни, как и любые другие, которые еще недавно казались неизлечимыми. Между прочим, гипертония или аритмия, тоже до конца не излечимы. И они собирают печальной жатвы гораздо больше, чем канцер. Однако психически нормальные гипертоники и сердечники почему-то не впадают в панику и на кладбище не спешат. А спокойно и уверенно вступают в бой. Паника – самое опасное. Это конец сразу. Вы это, конечно, знаете не хуже любого врача. Паникер добровольно разоружается и сдается на милость победителя еще до боя. Но от этого победителя милости не ждите! Он признает только сопротивление. Вот и ваша цель – сопротивление! Ежедневное, ежечасное! Беспощадное, потому что и враг беспощаден!

Он вовремя остановился. Еще несколько слов такого пафоса и все испортит. Онкологические больные ищут и находят в любых словах медперсонала, от врача до уборщицы, несколько потаенных смыслов сразу. И всегда боятся, независимо от того, что слышат и видят. И никогда не верят словам надежды и утешения: считается, что врачи лгут им из гуманных соображений. Верят только приговору, подписанному Мышкиным. Между тем Мышкин был совершенно искренним: он сам наблюдал десятки случаев, когда безнадежные вдруг просыпались и сами, даже без врачей, побеждали рак.

– Так мне завтра приходить? – спросила Мухина.

– Завтра? – он поразмыслил. – Нет, завтра не надо. Завтра можете быть еще свободны. Приходите послезавтра. Ответ будет в справочной.

– Спасибо.

– Не за что. И хорошенько запомните то, что я вам только что сказал. На всю жизнь! Она у вас только начинается, и не надо ее отравлять страхами и паникой.

– На всю жизнь, – эхом отозвалась Мухина.

Промучившись с полчаса, Мышкин набросал примерный план будущего доклада о влиянии солнечной активности на онкологические патологии. Все, конечно, изменится, когда у него появятся факты. Но примерные ориентиры надо иметь уже сейчас. Еще посидел, скомкал написанное и швырнул под стол, в корзину.

Нет. Продолжит, когда нароет фактов из архивов Антиракового фонда. А вот со статьей для «Вестника патологии» больше тянуть нельзя. Да и работы часа на три, не больше. Весь материал давно собран, приведен в систему, расписан по карточкам, иллюстрации тоже готовы. Он мог давно закончить статью. Но дело стало из-за Литвака. Точнее, из-за литваковского питомца.

Дмитрий Евграфович включил компьютер и открыл файл с начатой статьей. Собственно, не было ничего, кроме названия «Внутричерепная онкогенная аневризма». Перетасовал карточки, выхватывая взглядом ключевые фразы. Пересмотрел иллюстрации – хорошие снимки получились с электронного микроскопа, в цвете, миллион оттенков. Жаль, что «Вестник» по уровню полиграфии остался в середине прошлого века – картинки печатает черно-белые. Впрочем, надо удивляться, что «Вестник» вообще выходит. Никому нет дела до издания, не способного быть рекламоносителем и потому не приносящего прибыли в деньгах. Хотя, строго говоря, прибыль есть, только единица измерения совсем другая – человеческая жизнь. Но, вздохнул Мышкин, пора привыкать, что самая большая человеческая жизнь дешевле самой мелкой долларовой купюры.

Мышкин снова глубоко вздохнул – три раза, закрыл глаза, легко вошел в состояние медитации и стал ждать. Сейчас в голову придет первая фраза. Она будет удачной.

Но вместо фразы, уже напечатанной, внутренним взглядом он увидел другую картину. На него с бешеной скоростью помчался электропоезд. Когда локомотив уже почти ударил его в грудь стальным кенгурятником, Дмитрий Евграфович вздрогнул и открыл глаза.

Плюнул с досады, очистил мозги от всех слов и образов. Взял под контроль дыхание, оно становилось все более редким и поверхностным и, наконец, почти остановилось. Он ждал фразу или образ. Но опять оказался в утренней электричке. И снова, с остановившимся сердцем, полетел из окна вагона прямо на бетонные шпалы и упал не на них, а на землю, только благодаря воздушному потоку, который следовал за поездом, словно за поршнем гигантского насоса.