Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Мышкин нажал семерку. В колодце потемнело. Мышкин осторожно выглянул и увидел: Туманов загородил свет. Но не весь. Над его головой светило солнце и сияло свежевымытое голубое небо.

– Дождь кончился? – хрипло спросил Мышкин.

– Кончился, Дима, кончился.

– Значит, можно выходить?

– Полагаю, да.

– Good morning, sir!

– Morning! – пациент с удовольствием отозвался на белоснежную улыбку чернокожей докторши лет сорока в белом хирургическом костюме и с фонендоскопом на шее. Продолжая показывать беломраморные зубы, она присела на кровать, протянула длинную черную руку и обхватила запястье больного ладонью, ярко-розовой, как язычок котенка. Щелкнула секундомером и замолчала, шевеля ярко накрашенными губами, слишком узкими для негритянки.

– Просто идеал! Шестьдесят четыре в минуту, – заявила она. – Теперь давление, – к другому запястью она приложила смарт-тонометр. – Сто двадцать на семьдесят – мечта! Температура, – попыталась вставить больному в рот градусник.

– Спасибо, – пациент деликатно отвел в сторону ее розовую ладошку. – Но я привык иначе.

И сунул термометр себе подмышку.

– Замечательно! – восхитилась докторица, глянув через пять минут на градусник. – Тридцать пять и девяносто percent [68] по Цельсию. Или шестьдесят восемь по Фаренгейту. Никак не привыкну к метрической системе… Как хорошо, сэр, что вы помните свои домашние привычки. А как меня зовут, запомнили? Или по-прежнему не получается?

Он медленно покачал головой.

– Тогда начнем с нашей обычной молитвы.

– Молитвы? А если я атеист?

– Не имеет значения, – успокоила она. – У нас с вами приземленные молитвы. Утилитарные.

– И как мы молимся? – поинтересовался он. – Кому? Сколько раз в день?

– Отвечаю. Первое – молимся исключительно по-научному. Второе – интернациональному Эскулапу. Третье – тридцать минут по утрам. Но пока, нужно честно признать, без особенного результата.

– Из-за меня?

– Отчасти. Итак, для начала, как всегда, напоминаю: меня зовут Ширли Лютер Кинг. Я дипломированный врач, невропатолог, заведую отделением нервных болезней в монастырской клинике ордена святой Бригиты и – обратите внимание! – женщина.

– Трудно не заметить. Причем, женщина ярко выраженная… Вы американка?

– Мой отец американец. Или, как сейчас говорят в США, – афроамериканец.

– И фамилия ваша очень известная. Случайно, не родственница тому самому?..

– Когда белые убили знаменитого негритянского проповедника Мартина Лютера Кинга, дедушка и бабушка назвали в его честь своего восьмого ребенка. Каким-то странным образом ребенок оказался потом моим отцом.

– А скажите, Ширли, в Америке, действительно, говорят, что человечество делится на три категории: мужчины, женщины и женщины-врачи?

– Да, так там говорят. Я заканчивала медицинский факультет в университете Восточного Кентукки. А вот моя мать – белая, стопроцентная. Исландка, местная. Тора Изакссон – до замужества. Теперь Тора Лютер Кинг. И тоже врач. Педиатр. И заканчивала тот же университет.

– И отец врач?

– Нет. Отец умер. А до того читал опять-таки в университете Восточного Кентукки курс политической психологии. Такие совпадения. Каково?

Пациент не ответил. Он украдкой обвел взглядом ее гибкую, но несколько массивную для негритянки фигуру. Волосы черные, но прямые, ровные, стянуты в узел на затылке. «Все же Тора подпортила породу Кингам. И, кажется, у меня был знакомый исландец».

– Но вот мой младший брат – натуральный белый. Как мама. И блондин, золотые волосы, только короткие, жесткие и вьются, как у негра. Представляете? – открылась беломраморная улыбка.

– Нет, откровенно говоря.

– Я вам покажу его фото, – пообещала Ширли.

– Стало быть, вы невропатолог? Как и вчера?

– Совершенно верно.

– Из ваших слов можно сделать вывод, что в моем случае мы имеем амнезию, полную или частичную. А что с этиологией?

– Пока не выяснена окончательно.

– Но, может быть, мне нужен психиатр?

– Как раз вчера мы с вами обсуждали этот момент и оба пришли к выводу, что до психиатра дело пока не дошло. Точнее, к такому заключению пришли вы, а я с вами, как с коллегой, согласилась.

– И давно я порчу вам жизнь?

– Все бы так портили! – рассмеялась Ширли. – Не жизнь тогда, а сплошное удовольствие.

– И все-таки?

– Четвертый месяц.