Ральф Питерс - Война 2020 года

Бабрышкин оторвался от оптического прибора и фыркнул, раздраженно покрутив головой.

Один офицер требует, чтобы он отступил на сто километров, а через пять минут другой настаивает на незамедлительной атаке. А сам он надеется, что ему удастся первым открыть огонь в предстоящем бою и что его удар достигнет цели. Но он испытывал облегчение, что сам не оказался на месте Шабрина. Он не был уверен, что ему удалось бы проявить такую же самодисциплину.

– Всем, всем, – бросил Бабрышкин в микрофон. – Боевая готовность номер один. Противник силой около батальона. – После минутного колебания он продолжил: – Это мятежники. Роботов-разведчиков не замечено. Поставить автоматические системы на предохранители. Никому не открывать огонь без приказа. Я хочу быть абсолютно уверенным, что мы уничтожим их как можно больше. – Он помолчал, недовольный длительностью своего пребывания в эфире, хотя и знал, что современные радары засекают передающую рацию за доли секунды, если в зоне передачи случайно оказывается система перехвата. – После подхода «Днепра» никому не двигаться. По любой движущейся машине будет открыт огонь, – сказал он жестко.

Учитывая, что техника мятежников практически не отличалась от его собственной, встречный бой моментально обернется безнадежным хаосом и братоубийством. Единственная разница между нашей и вражеской техникой, успокоил он себя, состоит в том, что их должна быть еще в худшем состоянии. Среднеазиаты всегда были никудышными механиками, и Бабрышкин ожидал получить преимущество за счет большего количества действующих автоматических систем. «На сей раз мы можем победить», – подумал командир.

– Всем дать подтверждение, – закончил он.

Соблюдая очередность, роты размером со взводы и батальоны, численностью не превышавшие роты, подтвердили полученный приказ.

Слушая чередование позывных, Бабрышкин вглядывался в окуляры оптического прибора.

Он не мог не сознавать, что вспышки неподалеку означали человеческие страдания, гибель его сограждан, его соплеменников. Не до конца отдавая себе отчет в своих чувствах, он рвался вперед – не только затем, чтобы уничтожить людей в форме, но и чтобы двигаться дальше, неся смерть их женам и детям, отплатить им их же монетой, довести до неминуемого конца эту войну между детьми Маркса и Ленина.

Увлекшись игрой с колонной беженцев, мятежники приближались медленно. Люди Бабрышкина долгие часы сидели в полной готовности, глядя, как ослепительные вспышки выстрелов сменялись кострами горевших машин беженцев. Бабрышкин физически ощущал, насколько натянуты у всех нервы. Через стальные стены машин, через земляные груды укреплений до него доходили мучившие их чувства. Они балансировали на грани между яростью и смертельной усталостью, сгорая от желания сделать хоть что-нибудь, пусть даже во вред самим себе. Они не думали о гибели, ибо уже не думали и о жизни. Они едва существовали. Но враг… враг существовал даже более зримо, нежели замерзшая земля или пятнистые стальные корпуса боевых машин. Враг стал центром их мироздания.

Посреди ночи, в час, когда теряется чувство времени, кто-то яростно заколотил по наружной броне танка Бабрышкина. Первый удар так резко прозвучал в тишине, что Бабрышкин решил было, что в них попал снаряд. Но удары наносила рука человека.

Бабрышкин шепотом приказал экипажу сидеть тихо. Затем он распахнул командирский люк, сжимая в руке пистолет.

При свете звезд он увидел спину человека, стоявшего на коленях на платформе танка. Потом человек перестал стучать и медленно повернулся к Бабрышкину. Он рыдал.

Шум далекого боя стих, сменившись теперь треском стрелкового оружия, и участок дороги между флангами бабрышкинской бригады обезлюдел.

Человек был стар. Он задыхался, хватая воздух широко раскрытым ртом. Когда Бабрышкин осветил его ручным фонариком, он увидел седые волосы, голубой комбинезон рабочего, измазанный в крови лоб.

В темноте старик внимательно вглядывался в лицо Бабрышкина, стараясь встретиться с ним глазами.

– Трусы, – прокричал он, плача. – Трусы, трусы, трусы!

Бабрышкин клевал носом, не в силах больше бороться со сном. Через час горизонт начнет светлеть, но мятежники по-прежнему оставались вне пределов досягаемости. Они не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой разбирались с беженцами. «Они пресытятся, – успокоил себя Бабрышкин. – Есть предел количеству крови, которое может пролить человек. Они пьяны от крови». Он снова подумал, не застать ли их врасплох неожиданной атакой, и снова подавил свое нетерпение. Придерживайся плана, придерживайся плана. Перед его смыкающимися глазами проплывали картины прошлого.