Серж Брюссоло - Зимняя жатва

— Смотри, — с гордостью произнес он. — След до сих пор остался. Отец сам зашивал, смазав нитки жиром.

Рубанок почесал шрам, который еще сохранял следы плохо обработанной раны.

— Нет, побывать там ты не мог, — снова проговорил он, и в словах его был почти испуг. — Слишком все надежно заперто.

— Разумеется, нет, — подтвердил Жюльен. — Я не сумасшедший. Бутылки я нашел в сарае за кучей соломы.

— Вот это больше смахивает на правду, — захохотал Рубанок. — Не больно-то ты похож на героя! И смотри не вздумай впредь соваться в дом, иначе очнешься на Луне с оторванными причиндалами и с башкой под мышкой.

Тем временем Рубанок закончил очищать бутылки от пыли. По всему было видно, что он тянет время, стремясь обтяпать предстоящую сделку с максимальной для себя выгодой.

— Вино настоящее, для городских, — пробормотал он. — Что-то можно с него поиметь, верно.

Они снова уселись на соломе и налили еще сидра, поскольку жара в сарае была невыносимой. Пили они как бывалые мужики — залпом, откидывая голову назад, едва успевая отдышаться перед очередной порцией. У Жюльена застучало в висках, жесты стали замедленными, неловкими, и он с трудом подхватывал стакан, который Рубанок беспрестанно наполнял.

— Ты поступил правильно, вернувшись сюда, — разглагольствовал бывший приятель, одержимый приступом вселенской доброты. — Что ты забыл в городе? Там люди только и делают, что заглядывают себе в нутро, как на исповеди. У настоящих трудяг нет времени на размышления, а если не так — значит, перед тобой лодырь. Тебе здесь выпал редкий шанс забыть все, что ты учил в пансионе, воспользуйся им. Пойми: в книгах слишком много слов, они жужжат, как мухи на куче дерьма, и в конце концов проникают в голову, рождая множество мыслей. В какой-то момент оказывается, что ты в них запутался, не знаешь, что тебе делать дальше, и у тебя руки опускаются, как у последнего идиота. В деревне все наоборот — люди действуют, а не болтают. Горожане — бараны, только и ждут, когда их остригут, они давным-давно потеряли способность кусаться, привыкли жить под прикрытием полицейских, точно несмышленыши под материнской юбкой. А нам, деревенским, не нужны полицейские, чтобы свести друг с другом счеты — обходимся своими силами. Отец твой и Адмирал так и поступали.

— Что ты хочешь сказать? — расслабленно произнес Жюльен.

— Сами вершили суд, как средневековые сеньоры, вот что, — грубовато заметил Рубанок. — Высшее и низшее правосудие [20], и никто не смел им перечить. Так и извели Вельзевула.

— Вельзевула? — прыснул Жюльен. — Дьявола?

— Какого дьявола? Браконьера. Его так прозвали, потому что в тысяча девятьсот семнадцатом году ему в голову угодил осколок снаряда. Вытащить его не смогли, и во лбу у бедняги образовалось что-то наподобие рога. Чудаковатый он был, все время ставил силки на землях старика Шарля. И вот в один прекрасный день Вельзевул исчез. Ни для кого не секрет, что Адмирал его укокошил и скормил свиньям.

— Шутишь?

— Какие шутки! Свиньи, знаешь ли, жрут все, что придется, даже собственных поросят. Нет лучшего способа сделать так, чтобы человек пропал навсегда. Вот Вельзевул и сгинул. Уж больно досаждал он старику.

Жюльен хотел как следует все обдумать, но голова отяжелела, будто ее залили свинцом.

— Ты-то, конечно, не помнишь, уж слишком был мал, — продолжил Рубанок. — А вот я уже соображал, что к чему, хотя виду и не показывал. Смотрел, слушал — короче, мотал на ус. Да уж, делались делишки в усадьбе, ничего не попишешь! Молчуны они были, Леурланы, язык держали за зубами. Сами улаживали свои дела.

Странно было Жюльену слышать рассказ о своем семействе из уст чужака. Детские годы прошли, как во сне, сохранились лишь обрывки воспоминаний. Вот они с отцом идут по набережной вдоль здания консервного завода, и молодые работницы, лоснящиеся от масла, которым заливают рыбу, игриво их окликают. Он, как сейчас, видит этих девиц — с полными обнаженными руками, в бесстыдно расстегнутых блузках. Они стоят подбоченясь, блестящие в полумраке бараков, окутанные острым запахом рыбы. «Эй! — кричат они. — Посмотри, какая нежная у нас кожа, а все благодаря маслу! У других женщин не бывает такой шелковистой кожи! Иди пощупай, красавчик Матиас!» Да, вот что ему вдруг вспомнилось: «красавчик Матиас» — так они называли отца, отрезальщицы голов. С утра до вечера стояли они у конвейера и гильотинировали мертвых рыб. Девицы-отрезальщицы слыли дерзкими, проказливыми. «Сколько ни мой они голову душистым мылом, — зубоскалили мужчины, — запах сардин так прочно въедается в волосы, что от них всегда смердит. Ей-богу, так несет, что просто с ног валит!»