Алма Катсу - Употребитель

Я так и сказала Джонатану в следующее воскресенье. Он шел по дальней стороне лужайки, когда я догнала его и взяла под руку.

— Мой брат — дурак, — сказала я, и мы молча пошли рядом.

Единственное, от чего я не отказалась после нашего разговора с Джонатаном — мне было по-прежнему жаль, что я не родилась мальчиком. Эта мысль меня не покидала. Она была просто вбита мне в голову всем, что меня окружало. Тем, как себя вели мои родители. Тем, по каким правилам мы жили. Девочки не так ценились, как мальчики. Наша жизнь была не так важна. К примеру, Невин должен был унаследовать от нашего отца ферму, но если бы он не пожелал выращивать скот, если бы у него не было к этому склонности, он мог бы стать учеником кузнеца или пойти работать лесорубом к Сент-Эндрю. Пусть небольшой — но все-таки выбор. Мои возможности были куда более ограниченными. Выйти замуж и обзавестись своим хозяйством. Остаться дома и помогать родителям или пойти работать служанкой к кому-нибудь. Если бы Невин по какой-то причине отказался от фермы, мои родители могли бы передать ее кому-то из мужей своих дочерей, но и это зависело от желаний и намерений мужчин. Хороший муж мог бы учесть пожелания жены, но таких мужей было мало.

Другая причина — более важная, на мой взгляд, была такая: родись я мальчиком, мне было бы намного проще и легче быть другом Джонатана. Не будь я девчонкой, сколько бы у нас могло быть общих дел! Мы могли бы садиться верхом на лошадей и уезжать навстречу приключениям, и никто бы за нами не приглядывал. Мы могли бы столько времени проводить вместе, и никто бы не смотрел на нас, вздернув брови, никто бы не болтал о нас. Наша дружба была бы такой банальной, такой обычной, что никто бы ее не осуждал, никто бы ей не мешал.

Оглядываясь назад, в прошлое, я теперь понимаю, что это время для меня было трудным. Я была еще подростком, но зрелость была не за горами. Я чего-то хотела от Джонатана, но не знала, как это назвать. Я тогда еще не так уж далеко ушла от детства. Я была близка к нему, но мне хотелось быть еще ближе, а как — этого я не понимала. Я видела, как он смотрит на девушек постарше, видела, что с ними он ведет себя не так, как со мной, и мне казалось, что я умру от ревности. Отчасти это происходило от того, насколько обаятелен был Джонатан. Если уж уделял тебе внимание, если уж находился рядом с тобой, то тебе казалось, что ты для него — центр вселенной. Стоило ему устремить на тебя взгляд своих темных, бездонных глаз, и ты чувствовала, что он существует для тебя, только для тебя одной. Как бы то ни было, результат всегда был один и тот же: стоило Джонатану лишить тебя своего внимания — и тогда будто солнце скрывалось за тучей, и тебе в спину словно дул холодный резкий ветер. И тогда ты желала только одного: только бы Джонатан поскорее вернулся, только бы он снова заговорил с тобой.

С каждым годом он менялся. Когда он расслаблялся, не был настороже, я видела в нем нечто такое, чего не замечала раньше. Джонатан мог вести себя грубо — особенно тогда, когда думал, что никто из женщин не смотрит на него. Порой он становился таким же неотесанным, как лесорубы, работавшие на его отца. Иногда он гадко говорил о женщинах — так, словно ему уже были ведомы все подробности интимной жизни. После я узнала, что к шестнадцати годам его уже соблазнили, и он стал соблазнять других женщин. Он был вовлечен в массовый тайный любовный танец. Но этими тайнами он со мной не делился.

Я только чувствовала, что меня влечет к Джонатану все сильнее и сильнее. Порой мне казалось, что я не в силах совладать с собой. Что-то было такое в его горящих глазах, в его полуулыбке, в том, как он тайком поглаживал рукав шелкового платья женщины, когда никто не видел, и мне хотелось, чтобы он так же смотрел на меня, так же меня ласкал. А когда я вспоминала о грубых словах, сказанных им о ком-то, мне хотелось, чтобы он повел себя грубо со мной. Теперь я понимаю, что я была одинокой и глупой юной девушкой, которая тосковала по любви и жаждала физической близости (хотя это было для меня загадкой). Теперь я понимаю, что мое неведение могло меня погубить. Мне безумно хотелось стать любимой. Я не могу винить одного Джонатана. В своем падении мы часто повинны сами.

Арустукская окружная больница

Наши дни

Смотровая палата. В двух кругах света кружится дымок. Пластиковые ремни расстегнуты. Арестованная сидит на каталке, превращенной в кресло. Между ее пальцами зажата дымящаяся сигарета. Рядом с женщиной на каталке стоит судно, на дне которого лежат два окурка, выкуренных до фильтра. Люк откидывается на спинку стула и кашляет. У него в горле саднит от дыма, а голова как ватная. Он себя чувствует так, будто всю ночь принимал наркотики, видел наркотические сны и только теперь выходит из транса.