Максим Шахов - Дьявольский остров

Старик ждал реакции, но Альберт Валерьянович промолчал. Он не хотел говорить, что, мол, тоже участвовал в Цусимском сражении и служил на «Авроре», повторяя биографию Михаила Федоровича. Не хотел чужие подвиги приписывать себе.

– Ничего не помню, – сказал он.

Старичок глубоко вздохнул.

– Полечиться бы тебе, братец. И лучше в Германии. Там врачи очень понимающие.

В течение последующих суток этот словоохотливый старик еще несколько раз пытался вызвать Шпильковского на разговор. Начинал показывать руками семафорные сигналы:

– Руки вниз, как крылья, – это «А», руки, как коромысло, – это «Тэ», опустил «коромысло» влево – «Эл», вправо – «Эм».

– Что же вы от меня хотите? – недоуменно спросил Шпильковский.

– Как что? Напомнить, чтобы вы все вспомнили.

– А зачем же передо мной руками так размахивать?

– Ну как же, это каждый кондуктор-сигнальщик знает, зачем.

– А я что, был кондуктором-сигнальщиком?

– Это… – замялся старик, поняв, что выдал себя, – мне коридорный сказал.

– А-а, коридорный. Я ничего не помню.

Больше Альберт Валерьянович со стариком не разговаривал, хотя тот и продолжал бубнить что-то себе под нос.

Через пару дней Шпильковского снова вызвали на допрос. В тот же кабинет. К тому же офицеру.

– Кофе? – предложил Рупертти.

– Не откажусь.

Шпильковский отпил маленький глоток и зажмурился от удовольствия.

– Что, не такой, как был в лагере?

– В каком лагере?

– Ах да, ваша амнезия, – небрежно произнес офицер «Валпо». – Итак, насчет амнезии. Вы так и не вспомнили, что произошло на острове Лагскар, когда туда прибыл сейнер «Попугай»?

– Нет, не вспомнил.

– А как вы оказались на рыбацком судне?

– Не помню.

– Может быть, вы сами прибыли на нем?

– Не помню…

– Хорошо, вот это должно вам что-то напомнить…

Рупертти бросил на стол перед Шпильковским пачку снимков. На них были изображены убитые белогвардейцы и застреленный Никанор Капитонов.

Альберт Валерьянович чуть отпрянул от увиденного. Это не ускользнуло от внимания Рупертти.

– Ну-ну, врач и не может смотреть на мертвые тела.

– Я ничего не знаю, – покачал головой Альберт Валерьянович.

– А я вам сейчас напомню, – начал офицер. – Вы вместе с тремя головорезами совершили побег из лагеря военнопленных на Аландах. Убили несколько охранников, захватили сейнер «Попугай», затем прибыли на остров Лагскар, чтобы заправить судно, при этом расстреляли мирное население, но наш самолет помешал вам. Так было дело?

– Не помню… Знаю одно, что я никого не убивал, – уверенно сказал Шпильковский.

– Не убивали? – на секунду задумался Рупертти. – Значит, вспомнили кое-что?

– Нет, я знаю свой характер. Я не могу убить человека.

– Это только ваше предположение. Каждый из нас, поставленный в жестокие условия выживания, может убить другого, – резко сказал Рупертти.

– Я не смогу, нет.

– Хорошо, я готов выслушать ваше предположение, как вы попали на борт сейнера «Попугай». Ведь вас потом спасла наша подводная лодка. Или вы этого тоже не помните?

– Не помню, – повторил Альберт Валерьянович, и это уже была чистейшая правда.

– Хватит! Зарядили, как попугай, «не помню, не помню»! – рявкнул «валповец» и невольно улыбнулся от внезапно получившегося каламбура.

Альберт Валерьянович сдержал усмешку.

– Думаю, что меня взяли на сейнер «Попугай» силой. Возможно, я им обещал показать еще один остров с маяком.

– Какой еще остров?

– На Балтике ведь есть много других островов с маяками.

– Это вы помните или предполагаете? – нахмурился финский офицер.

– Это общеизвестный факт. Например, остров Пенисаари, – Шпильковский был еще на фронте, когда в войсках распространили хорошую весть – доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия захватила этот стратегически важный остров с маяком.

– Пенисаари, – со злостью, застрявшей в горле, поправил русского офицер «Валпо», – и какие острова с маяками вы еще знаете?

– Не помню, но они точно на Балтике есть, – уверенно сказал Альберт Валерьянович.

– Ладно, – буркнул Рупертти и нажал на кнопку под столом.

В кабинет ворвался долговязый солдат, на сей раз не тот, с длинным именем на «Л», а другой.

– Паавали, отведи господина, – приказал Рупертти.

Верзила, от которого за версту чувствовалась ненависть ко всем русским, грубо покрикивая на Альберта Валерьяновича, отвел его в камеру.

На этот раз в ней никого не оказалось.

«Решили испытать меня одиночкой, – подумал Шпильковский, – мне же и лучше, хоть отдохну».