Тэми Хоуг - Ночные грехи

Вздохнув, Ханна поднялась и, пройдя гостиную наискосок, подошла к большому окну, в котором, как на картине, виднелось озеро. Изогнутое, как дверная ручка изо льда, Оленье Озеро было около десяти километров в длину и около двух в ширину, с полудюжиной маленьких заливчиков, врезающихся в лесистые берега. Обычно вид озера приносил ей умиротворение. Но сегодня он только усилил ее чувства беспокойства и одиночества.

Автомобили опасно припарковались на скользкой, покрытой снегом обочине Лейкшор-драйв. Репортеры располагались лагерем, как гиены, ждущие объедков после львиной охоты. В ожидании любых обрывков новостей. Надеясь на ее появление, когда они смогли бы рвать ее на части своими вопросами. Зелено-белая патрульная машина стояла на подъездной дорожке к дому — ее охрана, которую прислал Митч, да благослови его Бог! В миле на север хижины любителей подледного лова, как разноцветные грибы, усеяли безлесный подход к озеру. Но сегодня никто не приехал ловить рыбу. Короткий зимний день исчезал, уступая место густым сумеркам. В окнах домов, расположенных по берегу озера, загорались огни, но в окнах школы было темно. Лед на озере напротив школы был расчищен от снега, и обычно дети могли кататься там на коньках, но сегодня вечером ни одного ребенка тут не было. Из-за Джоша.

Из-за меня.

Как рябь от камня, брошенного в водоем, известие о страшном событии мгновенно распространилось и коснулось жизней людей, которых она даже и не знала. Все расплачивались за ее грех. Он казался таким незначительным, просто промахом, ошибкой, которую можно и простить. Но никто не простил бы ее, меньше всего сама Ханна. Джоша не было, а ее приговорили к этому наказанию — сидеть дома и не делать ничего, в то время как ее соседи наводили порядок, а полицейский за ее кухонным столом читал роман в мягкой обложке.

Нет ничего хуже ожидания.

Ханна отвернулась от окна и посмотрела на женщину, одну из тех, у которой также пропадал ребенок. Еще один нежелательный посетитель. Она не знала, что хуже — принимать сочувствие от друзей или от незнакомцев. Она ненавидела этот женский взгляд «я-была-в-таком-же-положении-что-и-ты»…

Женщина стояла около нее, типичная жительница пригорода или сельской местности в вязаном костюме с латунными пуговицами, с темно-рыжими гладкими волосами до плеч.

— Я прошла через это два года назад, — доверительно начала женщина. — Мой бывший муж украл нашего сына.

— Вы боялись за его жизнь? — без обиняков спросила Ханна.

Женщина нахмурилась и немного подумала.

— Ну, пожалуй, нет, но…

— Тогда простите, но я не думаю, что вы можете знать, что я сейчас чувствую.

Не обращая внимания на обескураженное выражение лица женщины, Ханна прошла мимо нее в кухню.

— Но у меня до сих пор травма! — крикнула женщина ей вслед звенящим от возмущения голосом.

Полицейский оторвался от книги. Весь его вид показывал огромное нежелание вмешиваться в эту сцену. Ханна не осуждала его. Ей и самой очень бы хотелось избежать ее тоже.

— Мне нужно на воздух, подышать, — сказала она. — Я буду рядом снаружи, если телефон зазвонит.

Она прошла в кладовку и надела старую черную меховую парку Пола, которую он в последнее время надевал только для грязной домашней работы. Беря с полки рукавицы, она ясно представила, какая бы снайперская перестрелка началась, если бы он, вернувшись домой, поймал ее в этой парке.

— У тебя есть собственная куртка!

— Какая разница? Ты же не носишь ее.

Ханна даже не попыталась бы объяснить ему, что когда надевает какую-нибудь его вещь, она, так или иначе, дает ей ощущение безопасности, защищенности, любви. Это не имело никакого смысла — и определенно не будет иметь никакого смысла для Пола, если сказать ему, что она испытывает больше комфорта от его одежды, чем от него самого. Ханна никогда не смогла бы объяснять ему, что одежда была как воспоминания о том, что они когда-то делили, о том, кем он когда-то был для нее. Одежда была как саван привидения, и она заворачивалась в него и испытывала боль за то, что умерло в их браке.

Она открыла дверь к гаражу и вскрикнула, увидев темную фигуру человека, стоящего на ступеньке черного входа с поднятым кулаком.

— Ханна!

— О, мой Бог! Отец Том! У меня чуть инфаркт не случился!

Священник робко улыбнулся. Это был молодой, лет двадцати пяти человек, высокий, атлетического телосложения. Ее медсестра и подруга Кэтлин Кейси всегда поддразнивала его, что он слишком красив и вряд ли сумеет по этой причине покинуть союз холостяков — шутка, которая, однако, никогда не вызывала даже легкого румянца на щеках Тома Маккоя. Ханна не думала о нем как о красавце. Первое слово, которое приходило ей на ум, когда она смотрела на отца Тома, было добрый . У него было волевое, но доброе лицо, добрые голубые глаза. Глаза, которые сквозь круглые очки в тонкой металлической оправе дарили понимание, сочувствие и прощение.