Виктор Пронин - Будет немножко больно (Женщина по средам)

Впрочем, старик знал, куда все убежали... Конечно, к машине, конечно, на грохот взрыва. И старик все той же шаркающей походкой заторопился к месту события, туда, где над деревьями уже поднимался черный столб дыма, откуда слышались возбужденные голоса. Приблизившись к толпе, он остановился, не стремясь протиснуться вперед, опасаясь увидеть нечто ужасное — этого ему не хотелось. Он и пришел только для того, чтобы заявить о себе — я, дескать, здесь, со всеми, я никуда не отлучался ни на единую минуту.

— Надо бы позвонить в милицию, — предложил он, ни к кому не обращаясь.

— Какая к черту милиция! — возмутился один из доминошников. — Иван Федорович, что ты несешь! Тут в скорую звонить надо, если уже не поздно.

— Да, досталось парню, — протянул старик и замолчал, понимая, что не имеет права выражать сочувствие, сожаление, он сейчас вообще не имеет права говорить. Нехорошо это будет, где-то даже подловато. И он замолчал. Главное сделано. И он здесь, вместе со всеми, и есть человек, который всегда подтвердит — Иван Федорович Афонин был на месте происшествия. А вы там доказывайте, уличайте, ловите.

Не сумев сдержать себя, старик протолкался вперед, его почему-то пропустили, будто признавали за ним право все знать. Зрелище, которое он увидел, потрясало. Темно-вишневый опель, который совсем недавно так роскошно выглядел в прицеле его винтовки, был не просто испорчен, он был уничтожен. Развороченный зад, сорванная крыша, сильный огонь, пожирающий обшивку, полыхающие кресла, едкий черный дым...

И еще увидел старик — в сторонке, на траве лежал Борис и вокруг него толпились люди, пытаясь, видимо, ему помочь. Он не решился подойти ближе, что-то остановило.

— Жить, конечно, будет, — проговорил кто-то в стороне, и старик чутко уловил эти слова, с облегчением уловил — он не хотел смерти Борису. — Но... — говоривший продолжать не стал и старик понял, что не только машина получила повреждения, его противнику тоже досталось.

Люди вдруг заволновались, отступили, оттиснули старика в сторону — подошла машина скорой помощи. Тут же распахнулась дверца, выбежали два санитара с носилками, им показали лежащего в траве пострадавшего. На какое-то время, когда носилки проплывали мимо, старик увидел Бориса — обгорелая щека, запекшиеся от огня волосы на затылке, обуглившееся, какое-то неживое ухо. Парень беспрестанно орал, пытался встать, повернуться...

— Да, конечно, — пробормотал старик, — сейчас тебе, детка, немножко больно, я тебя понимаю...

Это была оплошность, он и сам не заметил, что произнес эти слова вслух. Его услышала женщина, стоявшая рядом.

— Это страшная боль, — кивнула она. — Мне пришлось как-то обжечься... Иван Федорович, это страшно.

— Гранаты возят в машинах, — твердо сказал один из доминошников. — Вот и взрываются. А вы что же хотели? Так и будет. Пельмени не взрываются. И бутылки с водкой тоже не взрываются. Гранаты! Мины! Взрывчатка! Останови сейчас на проспекте десять машин! Нет, ты останови! И в одной обязательно найдется оружие. С кем они воевать собрались? На какую такую войну направляются? Со своим же народом воюют. Ну что ж, на войне, как на войне... Без жертв не бывает. Кто-то и пострадать должен... Там у него в квартире хороший бы шмон устроить... Арсенал! Помяните мое слово — арсенал там, не меньше. Что скажешь, Иван Федорович? Я прав?

— А чего тут думать, — вымученно произнес старик. — Открой любую газету, включи телевизор... Только об этом и речь. Все последние известия — это сводки боевых действий.

— Но как рвануло! — воскликнул доминошник почти с восторгом. — Ты слышал, как рвануло?

— Ну, а как же... Почти на моих глазах.

— Посмотри на бензобак! Развернуло так, что на розочку стал похож... Во все стороны лепестки развернуло! — продолжал восхищаться доминошник.

— Черные лепестки, — пробормотал старик.

— А ты знаешь, сколько стоит такая машина? Если в долларах, то тысяч сорок, не меньше. Сорок тысяч! — ужаснулся доминошник, напугав самого себя. — А если перевести в рубли... Сотни миллионов! Понял?! Сотни! Если все ветераны нашего района скинутся по годовой пенсии... Не хватит. А этот хмырь болотный, — тощий мужичонка кивнул на то место, где недавно лежал Борис, — купил. И я скажу тебе, Иван Федорович, — доминошник понизил голос до шепота, — не на последние купил. На последние деньги такие игрушки не покупают! Понял?

Старик уходил домой подавленный. Радостного, торжествующего чувства возмездия, которого он так ждал и к которому стремился, он не ощущал. Была именно подавленность. Он не привык делать зло, мстить вот так жестоко. Хотя и убеждал Катю, что месть — это прекрасно, он и сам в это верил, но месть оказалась работой тяжелой и гнетущей. Он шел, сгорбившись, с трудом передвигая ноги, но на этот раз не притворяясь, сегодня это было его истинное состояние. Вид развороченной, обгоревшей машины, от которой до сих пор поднимался дым, лежащий в стороне Борис с обгоревшим ухом и черным затылком, толпа знакомых людей, которым он вынужден врать в глаза...