Виктор Пронин - Победителей не судят

— Ты со многими знаком своеобразно.

— Совершенно верно. И с тобой тоже. Ты мне помогал много раз, выручал, я помню об этом и никогда не забываю добрых дел... Ты меня слышал?

После этих слов Пияшев понял, что их разговор записывается и Игорь попросту берет его на крючок. Поэтому он замолчал, подумал. И нажал кнопку телефона. Отключился. Звонок прозвенел снова через минуту.

— Трубку бросаешь?

— Да не бросаю я трубку! — с досадой сказал Пияшев. — Блокнот уронил, а он как раз на кнопку и упал.

— Ладно, — успокоился Игорь. — Не роняй больше блокнот. — Но снова затевать разговор о том, как он благодарен Пияшеву за помощь, уже не стал, это было бы слишком навязчиво. — Увидимся.

— Я на месте, будут проблемы — заходи, — сказал Пияшев нейтральные слова, за которые он мог ответить и перед начальством, и перед тем же Игорем.

— Шустрым ты становишься, Саша. Я за тобой уже не поспеваю.

— Взрослеем, мужаем, матереем. И, конечно же, шустреем, — рассмеялся Пияшев.

— Ну-ну... Матерей. Только это... Не перегни палку-то.

— Смотря какую палку, — попытался пошутить Пияшев, но Игорь шутки не принял и положил трубку.

Вроде бы ничего чрезвычайного не произошло во дворе, во всяком случае, такого, что могло взбудоражить людей, заставить их обсуждать то или другое событие, волноваться, звонить знакомым и спрашивать, нет ли новостей...

Нет, ничего такого не произошло, но все-таки тревожный сквознячок пронесся между домами, охватил пустырь и затерялся где-то между недостроенными домами.

Все жители знали, что три недели назад был до полусмерти избит журналист Касьянин, что досталось и его собаке, светло-рыжему кокеру Яшке, знали жители, что приходил следователь и имел с участковым Сашкой Пияшевым беседу долгую и подробную. И хотя никто не мог сказать, о чем был разговор, всем стало ясно, что речь шла об избиении Касьянина. Да, конечно же, улыбчивый следователь с загорелой лысиной и губастенький участковый, который, несмотря на юный возраст, сумел вписаться в криминальную обстановку, обсуждали чрезвычайное происшествие на пустыре.

Едва пронесся такой вот сквознячок между домами, этого вполне оказалось достаточно, чтобы собачники уже не задерживались на пустыре допоздна, старались засветло вернуться домой, а если у кого в дальнем ящике стола валялся полупустой газовый баллончик, то теперь его уже обязательно прихватывали с собой. Так, на всякий случай.

Если раньше, увидев знакомого, собачник мог лишь издалека помахать ему рукой, то теперь не избегали встречи, торопились пожать друг другу руки, заводили долгие разговоры о том о сем. Может быть, сами того не замечая, стали люди сбиваться в кучки. Тот же Касьянин. Если раньше он спускал Яшку с балкона только по утрам, то теперь и вечерами стал изредка пренебрегать своими хозяйскими обязанностями. После избиения у него стала частенько болеть голова, но в больнице заверили, что со временем это пройдет, должно пройти.

— А может и остаться? — спросил Касьянин.

— Все может, — пожал плечами пожилой травматолог.

— Что же делать?

— Свежий воздух, прогулки, разумный образ жизни.

— Разумный — это как?

— Без перегрузок, в чем бы они ни заключались.

И Степана, своего сына, Касьянин вечерами уже не отпускал на пустырь с Яшкой, как тот ни упрашивал его, как ни заверял, что вернется засветло. В то же время как-то само собой получилось, что все на пустыре знали, кто совершил злодейство с Касьяниным — общий разум такие вещи просчитывает быстро и безошибочно. Причем не требуются в таких случаях доказательства, улики, отпечатки пальцев. Перебросятся люди словечком-другим — и преступник высвечен.

Он и сам понимает — высвечен. Тот сделал вид, что не увидел его, тот поспешил в подъезд нырнуть, хотя раньше всегда почитал за честь пожать крепкую бандитскую руку, там старушки зашелестели, едва он прошел мимо, а то вдруг все разом примолкли, будто испугавшись, зная, что человек идет опасный и ожидать от него можно всего чего угодно.

А потом наступил день, который полностью перевернул всю жизнь Касьянина.

Начинался этот день как обычно, и ничто не предвещало тех необратимых перемен, которыми он закончился. Утром Касьянин спустил Яшку на тросике, выслушал несколько незлобивых замечаний по поводу собачьего визга, потом, уже позавтракав, поднял Яшку на балкон и отправился в редакцию.

Первая же криминальная история, которую удалось Касьянину выловить на бескрайних московских улицах, была из ряда вон — наверное, могла она прозвучать для него предупреждением потусторонних сил, дурной приметой, но Касьянин ничего этого не почувствовал. Услышал он только житейскую историю, пусть кошмарную, кровавую, но достаточно обычную.