Энн Райс - История похитителя тел

– Луи, помоги мне! Я не хочу жить! Я не хочу быть смертным! Луи, не оставляй меня так! Я этого не вынесу! Я не хочу! Я не хочу спасать свою душу!

Не знаю, сколько я повторял этот мотив. В результате я выдохся и уже не мог продолжать; мне резали уши звуки моего смертного голоса и звучавшего в нем отчаяния.

Я сел на полу, поджав под себя одну ногу, опершись локтем о колено и вцепившись пальцами в шерсть Моджо, который боязливо вышел вперед и лег рядом со мной. Я наклонился и прижался лбом к его шерсти.

Огонь почти угас. Дождь свистел, вздыхал и удвоил свою силу, но падал прямо с Небес, не тревожимый злобными ветрами.

Наконец я поднял голову и оглядел темное запущенное помещение, кучи книг и старых статуй, вездесущую пыль и грязь, кучку тлеющих углей в очаге. Как же я устал; как же меня вымотал собственный гнев; я почти отчаялся.

Чувствовал ли я хоть раз подобную безнадежность?

Я лениво перевел взгляд на дверь, на стену дождя, за которой лежала грозная темнота. Да, придется выходить под дождь вместе с Моджо – ему, конечно, дождь понравится не меньше, чем снег. Придется выйти. Нужно убираться из этого мерзкого домишки и найти уютный кров, чтобы отдохнуть.

Моя квартира под крышей. Конечно, найдется способ в нее пробиться. Естественно... какой-нибудь способ. И солнце через несколько часов встанет, правда? Ах, мой прелестный город под теплыми солнечными лучами.

«Ради Бога, не начинай опять плакать. Тебе нужно отдохнуть и подумать», – приказал я себе.

Но почему бы для начала перед уходом не сжечь этот дом? Оставь большой викторианский особняк в покое. Он его не любит. Но лачугу – спалить!

Я чувствовал, как расплываюсь в злобной неудержимой улыбке, несмотря на то что слезы еще застилали мне глаза.

Да, сжечь! Он это заслужил. Ну конечно, он забрал с собой все рукописи, да, и правда, забрал, но книги превратятся в дым! Именно этого он и заслуживает.

Я немедленно собрал картины – великолепного Моне, парочку маленьких Пикассо и рубиново-красное средневековое панно, написанное яичной темперой (все они, конечно, были в ужасном состоянии) – и помчался в старый пустой викторианский особняк, где и сложил их в темном углу, показавшемся мне сухим и надежным.

Потом я вернулся в маленький дом, схватил свечу и сунул ее в остатки огня. Мягкие угли сразу же разорвались на крошечные оранжевые искры; и искры остались на фитиле.

– О да, ты это заслонил, предатель, неблагодарный ублюдок! – шипел я, поднося пламя к кипе книг у стены и заботливо перелистывая их страницы, чтобы они загорелись. Теперь – к старому пиджаку, накинутому на деревянный стул, – он загорелся как солома, и дальше – к красным бархатным подушкам кресла, которое когда-то было моим. О да, жги, жги все!

Я пнул ногой кучу заплесневелых журналов под столом и зажег их. Я подносил огонь к одной книге за другой и расшвыривал их, словно горящие угли, по всем углам дома.

Моджо обходил стороной эти маленькие фейерверки и в результате вышел на дождь и издали смотрел на меня в открытую дверь.

Да, но все идет слишком медленно. Но у Луи полный ящик свечей; как я мог о них забыть – чертов смертный мозг! Я вытащил свечи – их оказалось штук двадцать – и начал зажигать уже воск, а не фитиль и тыкать ими в красное бархатное кресло. Я швырял их в кипы оставшегося мусора, кидал горящие книги в мокрые ставни и поджигал обрывки старых штор, которые свисали со старых карнизов. Я пробивал ногой дыры в прогнившей штукатурке и бросал в них свечи поверх дранки, а затем наклонился и поджег рваные потертые ковры, наморщив их, чтобы обеспечить под ними поток воздуха.

Через несколько минут во всем доме полыхало пламя, но главными кострами стали красное кресло и письменный стол. Я выбежал под дождь и увидел, как за темными сломанными перекладинами разгорается огонь.

В воздух поднялся мерзкий влажный дым – огонь лизал мокрые ставни, вырывался из окон, где наталкивался на мокрую массу вьюнка! Чертов дождь! Но тут кресло и стол разгорелись еще сильнее, и весь дом взорвался рыжим пламенем!

– Да, да, гори! – орал я, пока дождь заливал мне лицо и веки. Я буквально подпрыгивал от радости. Моджо попятился к темному особняку, опустив голову. – Гори, гори, – вопил я. – Луи, жаль, что я не могу сжечь тебя! Я бы сжег! О, если бы я знал, куда ты прячешься днем!

Но несмотря на ликование, я осознал, что плачу. Я вытирал рот тыльной стороной ладони и плакал: «Как ты мог меня бросить?! Как ты мог?! Я тебя проклинаю!.». И, залившись слезами, я опустился на колени на мокрую от дождя землю.