Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау

— Что именно нужно было Маасу? Какое задание он вам дал?

— Он узнал от старого швейцара барона о внебрачном ребенке, которого Оливер фон дер Мальтен прижил с какой-то горничной. Единственная женщина, когда-либо служившая у барона, сейчас проживает в Польше в городке Равич. Зовут ее Ганна Шлоссарчик. Мне было поручено установить, действительно ли у нее был ребенок от барона и что с этим ребенком стало.

— Вы сами были в Равиче?

— Нет, я послал одного из моих людей.

— И что?

— Он нашел Ганну Шлоссарчик.

— Как он смог ее разговорить? Обычно люди крайне неохотно признаются в подобных грехах.

— Шуберт, мой человек, представился адвокатом, который разыскивает наследников якобы скончавшегося барона. Я предложил ему использовать эту хитрость.

— Неплохо. И что же ваш человек узнал?

— Состоятельная пожилая дама, услыхав об ожидающем ее огромном наследстве, без колебаний призналась в своем грешке молодости, после чего так разрыдалась, что Шуберту едва удалось успокоить ее.

— Она так раскаивалась в своем грехе?

— Нет, причина вовсе не в этом. Она просто сокрушалась, что ничего не знает о своем сыне, который был бы наследником барона. Потому-то она и плакала.

— Угрызения совести?

— Похоже на то.

— Итак, у нее от барона был внебрачный сын. Это установленный факт. Как его зовут, сколько ему лет и где он живет?

— Шлоссарчик служила у барона с девятьсот первого по девятьсот второй год. Вероятно, тогда она и забеременела. После этого барон Рупперт фон дер Мальтен, отец Оливера, больше не принимал на службу ни одной женщины, даже кухаркой. Таким образом, ее сыну сейчас тридцать один либо тридцать два года. Какая у него фамилия? Неизвестно. Но явно не та же, что у барона. Его мать за молчание получила столько, что до сих пор живет безбедно. Где сейчас проживает баронский бастард? Тоже неизвестно. А что известно? Что до совершеннолетия он жил в каком-то берлинском приюте, куда был отдан любящей матерью еще грудным младенцем.

— В каком именно приюте?

— Она не знает. Его отвез туда какой-то польский коммерсант, ее хороший знакомый.

— Фамилия этого коммерсанта?

— Она не захотела ее назвать. Сказала, что он тут совершенно ни при чем.

— И ваш человек всему этому поверил?

— А с какой стати ей обманывать? Я же говорил вам, что она плакала, оттого что не знает адреса своего сына. Если бы знала, она радовалась бы. Как-никак он получил бы наследство.

Анвальдт машинально задал следующий вопрос:

— А почему она отдала его в сиротский приют? Ведь с баронскими деньгами она могла бы безбедно жить вместе с ребенком.

— Мой человек об этом не спрашивал.

Анвальдт спрятал пистолет в карман. Он с трудом дышал: в горле от жары пересохло. Десну нарвало, она распухла. Еще давали себя знать укусы шершней. Он заговорил и не узнал своего голоса:

— Маас был доволен вами?

— Не вполне. Поскольку мы выполнили задание лишь частично. Мой человек установил, что у Ганны Шлоссарчик был ребенок от барона. Однако он не узнал ни его фамилии, ни места жительства. Так что мы получили от Мааса лишь половину гонорара.

— И сколько же?

— Сто марок.

Анвальдт закурил турецкую сигару, купленную в пассаже на Гартенштрассе. Она оказалась такой крепкой, что на какой-то миг у него даже перехватило дыхание. Однако он справился со спазмом бронхов и выпустил в потолок большой клуб дыма. Он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ему было немножко не по себе: еще минуту назад он держал этого человека на мушке, а сейчас курит у него, как у старого знакомого, сигару. (Зря я все-таки вышел из себя и стал пугать его пистолетом. Пистолет всего лишь заставил его говорить. Не более. Правды он ничуть не гарантирует. Губер прекрасно мог все это на ходу сочинить.) Он посмотрел на висящие на стене дипломы и фотоснимки. На одном из них Франц Губер пожимал руку какому-то офицеру высокого ранга, в островерхой каске. Под фотографией была надпись, вырезанная из газеты: «Франц Губер, полицейский, спасший ребенка, принимает поздравления от генерала Фрайхерра фон Кампенхаузена. Блютен, 1913». Анвальдт примирительно улыбнулся:

— Господин Губер, простите, что я выхватил пушку. Вы были легавым (как это вы, бреславльцы, говорите — шкюлле?), а я вел себя с вами, будто вы сообщник подозреваемого. Ничего удивительного, что вы отнеслись ко мне с недоверием, тем паче что удостоверения у меня при себе нет. Я так повел себя, что у меня нет никакой уверенности, сказали вы мне правду или солгали. И все же, несмотря на сомнения, я задам вам еще один вопрос. Без револьвера. Если вы мне ответите, возможно, это и будет правда. Я могу говорить?