Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау

Он перевернулся на спину и с помощью нескольких брутальных, но впечатляющих картинок придумал способ, как подловить барона. Довольный своей изобретательностью, он перешел к просмотру досье турок, попавших в сферу внимания крипо и гестапо. Всего их оказалось восемь: пятеро выехали из Бреслау до 9 июля, когда у барона состоялся бал, остальных троих следовало исключить по причине возраста — бившему Анвальдта не могло быть ни двадцати лет (как двум турецким студентам Политехнического), ни шестидесяти (как коммерсанту, попавшему в зону внимания гестапо из-за неодолимой склонности к азартным играм). Разумеется, данные из отдела регистрации иностранцев и турецкого консульства, которые ему должен был доставить Смолор, вполне могли принести дополнительную информацию о турках, не имевших сомнительного удовольствия попасть в полицейские протоколы.

Турецкий след не оправдал надежд, и Анвальдт всю силу интеллекта направил на обдумывание деталей тисков для барона. Но сосредоточиться мешал раздраженный фальцет ребенка, который неподалеку отстаивал свою правоту. Опершись на руку, Анвальдт лежал и слушал добрый голос старой няньки и истеричные вопли малыша.

— Клаус, ну я ведь тебе уже говорила: господин, который вчера приехал, — твой папа.

— Нет! Я его не знаю! Мамочка мне говорила, что у меня нет папы! — Разнервничавшийся мальчик злобно топал ногой по иссохшей земле.

— Мамочка так говорила тебе, потому что все думали, будто дикари индейцы убили твоего папу в Бразилии.

— Мамочка никогда не обманывает!

— Она вовсе не обманывала тебя. Она сказала, что у тебя нет папы, потому что думала, будто он погиб. А сейчас папа приехал… Теперь мы все знаем, что он жив… И теперь у тебя есть папа, — с невероятным терпением объясняла нянька.

Малыш не уступал. Он бросил на землю деревянное ружье и завопил:

— Ты врешь! Мамочка никогда не обманывает! Почему она не сказала мне, что это папа?

— Потому что не успела. Рано утром они уехали в Требниц. Завтра вечером они вернутся и все тебе скажут…

— Мамочка!!! Мамочка!!! — пронзительно верещал ребенок.

Он бросился на землю и колотил по ней руками и ногами, поднимая облака пыли, оседавшей на его свежеотглаженном матросском костюмчике. Няня попыталась поднять его с земли. Результат же был таков: Клаус вырвался и вцепился зубами в ее пухлую руку.

Анвальдт встал, собрал бумаги, свернул плед и, прихрамывая, двинулся к автомобилю. Он шел не оглядываясь, так как боялся, что вернется, схватит Клауса за шиворот и утопит в пруду. Эти смертоубийственные мысли провоцировали вовсе не пронзительные крики мальчишки, хотя они, как ланцет, рассекали его пораненную голову и синяки в местах укусов шершней; нет, в ярость его привел не крик, а бессмысленное глухое упорство, с каким избалованный сопляк отвергал нежданное счастье — возвращение отца после многолетней отлучки. Анвальдт даже не замечал, что говорит сам с собой:

— Ну как объяснить такому строптивцу, что его упрямство глупо? Выпороть бы его, вот тогда он осознает свою дурость. Ведь он же ничего не поймет, если я подойду к нему, посажу на колени и скажу: «Клаус, случалось ли тебе когда-нибудь стоять у окна, прильнув лбом к стеклу, смотреть на проходящих мужчин и о каждом без исключения думать: „Это мой папа, он страшно занят и потому отдал меня в приют, но скоро он меня отсюда заберет?“»

Курт Смолор сидел в сквере на Редигерплац, высматривал Мока и все больше беспокоился по поводу своего рапорта. В нем он изложил результаты слежки за Конрадом Шмидтом, пыточных дел мастером из гестапо, которого надзиратели и заключенные звали Толстый Конрад. Результаты эти должны помочь в отыскании действенного средства принуждения, иными словами «тисков для Конрада», как метафорически определял это Мок. Из информации, добытой Смолором, следовало, что Шмидт — садист, у которого количество жировых клеток обратно пропорционально количеству клеток серого вещества. Прежде чем устроиться на службу в тюрьму, он успел поработать водопроводчиком, атлетом в цирке и сторожем на винокуренном заводе Кани. Оттуда за кражу спирта он загремел в тюрьму. Через год Конрад вышел на свободу, и с этого момента хронологическая непрерывность сведений о нем в его досье прекращается. Дальнейшая информация относилась исключительно лишь к Конраду-тюремщику. В этом качестве он уже около года подвизался в гестапо. Смолор глянул на первую пометку «любит выпить» под заголовком «Слабые места» и поморщился. Он понимал, что подобные сведения не удовлетворят его шефа. В крайнем случае водка могла бы оказаться единственными тисками, если бы речь шла об алкоголике, но таковым Толстый Конрад явно не был. Вторая запись звучала: «Легко спровоцировать на драку». Смолор не представлял себе, как этот факт можно использовать против Шмидта, но, в конце концов, думать — это не его дело. С последней записью: «Похоже, является сексуальным извращенцем, садистом» — он связывал надежду, что его напряженная недельная работа не пойдет насмарку.