Я помнила, я все помнила, и теперь переживала заново. Я вновь почувствовала ужас, овладевший мной в ту страшную темную ночь на холме.
— Убийца отрезал ей прядь волос, как и остальным своим жертвам. Как и твоей подруге. Ее, кстати, тоже видели с Пашей в тот день, когда она была убита. Видел тот самый тип, который сейчас обвиняется в убийстве всех этих женщин. Правда, сам он поначалу сознавался только в одном из них: в убийстве и изнасиловании той девушки, чье тело обнаружили в парке. Так вот… на заднем сиденье моей машины я обнаружил пятна, похожие на кровь, и несколько рыжих волос. Экспертиза показала, что и волосы, и кровь принадлежат твоей подруге. Но даже тогда я не мог поверить в то, что мой сын убийца, — это было слишком чудовищно, слишком дико. И тогда я перерыл всю его комнату вверх дном, в его отсутствие, разумеется. И нашел то, что надеялся и в то же время боялся найти.
Я затаила дыхание, сердце мое стучало как сумасшедшее. Я поняла, ЧТО именно он нашел!
— Я обнаружил четыре пряди волос — рыжую, черную, каштаново-рыжеватую и русую с проседью. Первая принадлежала твоей подруге Лизе, вторая — Эльвире, дочке мэра, третья — Алине Вайзман, а четвертая — медсестре из городской больницы. Там же я нашел твою фотографию, на обороте которой был нарисован перечеркнутый крест и написано: «предательница». И вот тогда я окончательно понял, что, во-первых, он все знает про нас, а во-вторых, что он убийца… — Последнее слово он выговорил с трудом. Помолчал, затем снова продолжил: — Когда Людмила попала в аварию, у меня сразу появились подозрения, что это не просто несчастный случай. Она отлично водила машину, никогда не превышала скорость. Мне сказали, что в машине были неполадки с тормозами, но я-то знал, что этого не может быть, потому что несколько дней назад ее внимательно проверили знающие люди и подтвердили, что все в полном порядке. И вот тогда у меня созрел план. Возможно, идиотский, жестокий, неизвестно к какой развязке он мог привести, но я должен был что-то сделать. Я не имел права бездействовать. И тогда я сказал вам, что Людмила умерла. К тому времени я уже был почти уверен, что Паша пытался убить меня, но по воле случая в машине оказалась его мать. Он не мог себе этого простить и отреагировал так, как я и предполагал. Я надеялся, что такой сильный эмоциональный шок заставит его заговорить, признаться во всем. Когда он убежал на улицу так стремительно, я в первый момент растерялся: а вдруг, несмотря на все улики и факты, я ошибся в своем предположении, и что тогда? А что, если он попытается покончить с собой? И я бросился искать его. Схватил свой наградной пистолет и выбежал на улицу. Отправил тебя домой, но, как оказалось, ты не стала дожидаться меня дома, а решила сама действовать. Слава богу, я успел вовремя, еще бы чуть-чуть — и было бы поздно… — Он замолчал.
Я тоже не могла вымолвить ни слова. Я вспомнила сильные руки, сжимающие мое горло, и мне стало так страшно, что я едва сдержалась, чтобы не закричать. И я поняла, что, несмотря на все, я не хочу умирать. Я хочу жить, жить!
— Как же ты додумался искать нас на этом холме? — спросила я, глотая слезы.
— Сам не знаю. Это было нечто вроде озарения. Все замыкается на этом холме: убийства, наша встреча той жуткой дождливой ночью, церковь, Бог… К тому же Пашке, как и мне, нравилось это место, он частенько приходил туда подумать, помечтать.
— Я тоже так же подумала, поэтому и отправилась на этот холм, — тихо проговорила я. — Я тоже испугалась, что он может что-нибудь с собой сделать, и поэтому побежала его разыскивать. Но я не подозревала, что он убийца. Он сам во всем признался. И про убийства, и про тормоза, и про то, что знает о нашей связи и ненавидит меня и тебя. А потом он набросился на меня так неожиданно, что я даже не успела ничего понять. Я не слышала выстрела и подумала, что все уже кончено, что я умерла… — По моим щекам текли слезы, я вся дрожала.
— Успокойся, девочка моя, все позади, — ласково сказал он и обнял меня.
Я спрятала лицо на его груди и разрыдалась. И с каждой секундой мне становилось легче, вернее, я чувствовала боль и печаль, но оцепенение, которое владело мной все эти дни, отступило. Я снова была жива. Я могла чувствовать и ощущать. Вволю наплакавшись, я спросила, вытирая слезы:
— Что с Людмилой Александровной? Где она?
— В этой же больнице, только ниже этажом.
— Могу я ее увидеть? Как она себя чувствует?
— Конечно, сможешь, но позже. Ей уже лучше, врачи говорят, что ее жизнь вне опасности.
Читать дальше