Лев Пучков - Солдатский талисман

— На! Не ори, да! Сколко, э, модьжна? Сколко? Сказал нармална — нада водка — скадьжи, да! Зачэм, э, арещь?!

— Напиток пенный — дар Кавказа! — победно взревела лохматая башка и скрылась из глаз — из глубины двора раздалось еще вот что:

— Недалеко, мля, эн-эн-эн, в прохладной мгле, мля, эн-эн-эн, три с-с-сакли приросли к скале, мля! Над… Тпррру!!! Нет, мля — две. Две с-с-сакли, мля. Мля буду — две! Без базара. Ну. Над драной крышею одной, мля, дымок струился — экхм… голубой! Ага! От сука! Он же, оказывается, петухом был. Дымок, мля…

Затем все стихло. Горский мужик досадливо покачал головой, тяжко вздохнул и пошел к себе в усадьбу, мазанув непритязательным взором по согбенной фигуре бомжеобразного Шведова, ковылявшего вдоль забора в конец улицы.

А Шведов быстро сообразил: смотался к первому попавшемуся ларьку, приобрел две бутылки водки, нехитрую закусь и спустя полчаса уже вовсю приятельствовал с дядей Васей.

Тактика поведения, избранная отставным энкавэдэш-ником по отношению к соседям, только на первый взгляд казалась странной. Многого дядя Вася не требовал — каждый день по бутылочке. Горцы, не желавшие лишнего шума, предпочитали потворствовать неугомонному соседу — для них ежедневное выделение пол-литра затруднений не составляло. Пенсионный сирота, несмотря на странности характера, оказался далеко не дураком и в первый же вечер «расколол» поддельного бомжа Шведова — до обидного легко, без каких-либо психологических потуг.

— Зачем они тебе? — буднично поинтересовался дядя Вася в процессе ликвидации третьей бутылки и потыкал в сторону забора соседей. — Брать будете?

Полковник с минуту подумал, обстоятельно дожевал соленый огурец из сиротских осенних запасов и также буднично сообщил:

— Нет, не будем. Просто присмотреться надо — что за люди… Что — при ближайшем рассмотрении не похож я на бродягу?

— Когда по улице идешь — хорошо получается, — критически высказался дядя Вася. — Артист. Но говоришь не так. Уверен ты в себе, страха в тебе нет. Руки чистые у тебя, нежные, ногти не прокуренные, холеные. Вообще — сам чистый. Ты вон нагнулся за банкой с огурцами, а я тебе за ворот заглянул. А там — чистое тело.

— Расколол, — сокрушенно признал полковник. — Чекист!

— А ты как думал? — солидно выдал дядя Вася. — Всю жизнь я с ворьем возился. Через вот эти руки знаешь сколько этапов прошло? Всякие бывали, ушлые, да мытаренные — куда там! И всяк исхитрялся по-своему, чтобы попкаря обуть. С волками жить — по-волчьи выть. Но ты не переживай — сдалека ты на бомжа дюже запохаживаешь, я те отвечаю. А насчет этих, — сирота опять потыкал вилкой в сторону соседской усадьбы, — мне без разницы. Следи сколько влезет, только водочки приноси — как сегодня. Коллега как-никак. И еще: когда брать будете, скажи мне — я в погреб залезу. А то ненароком пришибет не дай боже. Жить еще хочу. Хоть старый, хоть пьяница — жить мне нравится…

Вот таким образом. Коллега. Воистину — мир тесен. Полковник скромничать не стал: навертел дыр в шиферной крыше дяди Васиного домишки, загнал на чердак Сало с Барином — дежурить по очереди, — а сам сидел целыми днями с сиротой гулагообразным и квасил не спеша. И каждый час доклады принимал — что творится на территории подконтрольной усадьбы, не появился ли в поле зрения кто-то интересный.

Алкогольно-телефонная идиллическая пастораль была неожиданно нарушена в два часа пополудни 11 марта. Я лежал в трусах и футболке на коврике в прихожей — у экс-телефонистки военизированной в квартире топили как на убой — и занимался обычным делом. То есть пытался читать «Мегаполис», прижимал к одному из опухших ушей трубку (точно не помню, к какому именно — но они оба были в изрядно опухшем состоянии после трехдневного непрерывного телефонства) и рефлекторным движением накручивал каждые две минуты двойку. Пальцем — тык! — крутанул. Две минуты прошли — опять: тык! У меня таймер в организме включился — безошибочно тыкал в положенное время, до автоматизма дошло. Бывало, провалюсь в дрему — днем я вообще поспать не дурак, я ночная птица, — а палец сам по себе крутит диск. Просыпаюсь через полчаса — отбоя нет. Значит, пятнадцать раз крутанул. Условный рефлекс выработался.

С тринадцати до пятнадцати в телефонном царстве воинской части и близлежащих автопредприятий имело место благостное затишье — у них у всех в это время был обеденный перерыв. В этот период я обычно и дремал, пользуясь тишиной, — в другое время просто не давали, наяривали через каждую минуту все кому не лень, да орали при этом так беспардонно, что имелось болезненно обостренное желание хлобыстнуть им всем телефоном по мордасам. А потом добивать ногами, обутыми в крестьянские гуанотопы. Не звони, блин, куда попало! А звонишь — говори потише, зачем так напористо орать в трубку? В общем, у меня за эти три дня развилась какая-то особая телефонная фобия…