Лора Касишке - Вся жизнь перед глазами

Воробей. Когда она в последний раз видела воробья? Или другую птицу?

Она сидела, хватая ртом холодный кондиционированный воздух, пока не закружилась голова и не накатила слабость. Вдруг ее осенило. Птицы. Она совсем забыла о птицах.

Куда они подевались?

Если не считать воробья в луже, как давно она не видела ни одной птицы?

Ну конечно. На зиму они улетают на юг. Но не все же!

И почему она до сих пор ни разу не задумывалась, почему нигде нет птиц — ни во дворе, ни на телефонных проводах, ни на крыше гаража?

Да нет же, она видела птиц, но когда, черт побери, когда это было в последний раз?

Диана потерла глаза и снова испытала неприятное ощущение в том месте, где голову задело осколком разбитого зеркала.

Что это на нее нашло? Вокруг было полно птиц. Они были везде. Гроздьями сидели на электрических проводах, чирикали на деревьях. По тротуару как заводная прыгала малиновка. Не успела Диана удивиться отсутствию птиц, как мир снова наполнился пернатыми.

Эмма утихла, и Диана, тронув ее за колено, предложила:

— Пойдем поедим мороженого. Кажется, у меня подходящее настроение.

Эмма кивнула, но смотрела на мать без улыбки.

Диана припарковалась перед «Баскин-Робинсом», и они вошли в кафе.

За прилавком стоял рыжеволосый веснушчатый паренек — типичный образец подростка, подрабатывающего в каникулы. Когда она была в его возрасте, то всей душой презирала таких ребят — прилизанных, чистеньких, слишком вежливых. Предпочитала тех, кто нигде не работал и никогда не улыбался. С дьявольской искрой в глазах. В татуировках. На мотоциклах.

Это потом она изменилась.

И теперь этот паренек ей, пожалуй, нравился.

Нравились его веснушки и приветливая улыбка.

— Чем я могу вам помочь?

И мороженое ей тоже нравилось — доступное простое удовольствие без изысков. Эмма стояла на цыпочках, прижавшись лицом к стеклянной витрине, и жадно изучала разнообразие лакомств, а мальчик терпеливо ждал. Поверх красной майки и джинсов на нем был безукоризненно чистый белый фартук.

Диане не нужно было выбирать. Она точно знала, что будет. То же, что всегда.

— Пожалуйста, шарик ванильного в вафельном рожке.

— Ванильное закончилось, мэм, — улыбнулся паренек…

— Закончилось?

Он так и лучился улыбкой. Ей показалось или он действительно над ней подсмеивался? Может, вся его любезность — не более чем издевательство?

— Ну хорошо, а французское ванильное? Или йогуртовое ванильное, или мягкое ванильное? Неужели никакого нет?

Улыбка не исчезла, но приобрела некоторую натянутость. Глаза, светлые и прозрачные, как стекло между Дианой и мороженым, смотрели холодно. Точно, он над ней издевается.

— Нет, никакого, — ответил продавец.

Диана почувствовала, как горячая волна бросилась ей в голову, и сделала шаг назад.

— Эмма! А ты какое будешь?

— «Голубую луну», в вазочке, пожалуйста.

— Один шарик или два? — сладко пропел юноша.

— Один, пожалуйста.

Юноша больше не улыбался:

— А для вас ничего, мэм?

Диана отрицательно помотала головой.

Она отвернулась к окну. Ее отражение в чисто отмытом стекле казалось бестелесным. Прозрачным, как само стекло…

Исчезли морщинки, и она снова превратилась в девчонку, любившую дразнить мальчишек. Только теперь мальчишки дразнят ее.

Рядом с ней в витрине отражались лотки с мороженым. Тот, на котором висела этикетка «Ванильное», был пуст.

Девочек разбудили птицы; они гомонили на дереве под окном и царапали когтями подоконник…

Голуби, воробьи, малиновки, дрозды. Еще какие-то неизвестные ей птицы.

Ярко-желтое, как яичный желток или школьный автобус, солнце ослепительно сияло, и его свет отражался от каждого листка. Даже задернутые шторы не спасали — спать дальше было совершенно невозможно.

Девочки встали, потянулись, потерли глаза, заправили за уши взлохмаченные волосы. Как были, в растянутых майках, служивших им ночными рубашками, пошли на кухню — пить апельсиновый сок и поглощать йогурт, мюсли, хлебцы и все, что попадется под руку, — главное, чтобы не надо было готовить.

Одна рассказывала другой, какой ей приснился сон.

Фрукты.

Ребенок.

Старик со старухой.

Аборт.

Она не собиралась рассказывать об аборте, но почему-то проговорилась. Вообще-то она никому про него не говорила. Вдруг вся эта история предстала перед ней в своей пугающей реальности, и она заплакала.

Она плакала тихо, без рыданий и всхлипываний. Продолжала есть хлопья и плакала. Сладкое молоко в миске стало горьким от слез. Ее подружка — та, что все еще не рассталась с девственностью, а на бампер машины прикрепила наклейку «Что тут выбирать — это ребенок», — поднялась со своего места, обогнула стол и крепко ее обняла. Ложка беззвучно шлепнулась в молоко.