Брэм Стокер - Крысы хоронят быстро

— Фонарь! Фонарь! О! Его свет — самый ценный для нас, бедняков. Фонарь был другом революции! Он — друг chiffonier! Он выручает нас, когда больше рассчитывать не на что.

Едва она произнесла всё это, как хибара будто заскрипела от верха до основания, а по крыше что-то проволокли.

И вновь мне, кажется, удалось понять скрытый смысл её слов. Я хорошо усвоил урок с фонарём.

«Пусть один из вас залезет на крышу с верёвкой и, если мы не справимся, удавит его, когда он выбежит».

Выглянув в проём, я увидел на фоне полыхающего закатного неба свисающую сверху петлю. Теперь я и в самом деле был окружён!

Пьер с фонарём не заставил себя ждать. Сквозь тьму я пристально глядел на старуху. Пьер чиркнул спичкой, и в свете огонька я заметил, как старуха подняла с пола рядом с собою и спрятала в складках одежды возникший неведомо откуда длинный острый нож или кинжал. Он был похож на мастерски отточенное орудие мясника.

Тем временем зажгли фонарь.

— Принеси его сюда, Пьер, — попросила старуха. — Поставь в дверном проёме, чтобы нам было видно. Что за прелесть! Он отгораживает нас темноты; там ему самое место!

Самое место — для неё и её целей! Фонарь светил прямо мне в лицо, оставляя во мраке лица Пьера и старухи, сидевших напротив по обе руки от меня.

Я чувствовал, что близится время действовать; но теперь я знал, что первый знак и движение будут сделаны старухой, и поэтому следил за ней.

При мне не было никакого оружия, но в уме моём уже созрел план. Первым же движением я схвачу мясницкий топор в правом углу и постараюсь пробиться наружу. По крайней мере, я дорого продам свою жизнь. Я украдкой покосился на угол, чтобы запомнить точное расположение топора и сразу схватить его, когда дойдёт до дела — промедление и неловкость в такой момент будут смерти подобны.

Но дьявол! Топор пропал! От осознания своего положения меня охватил ужас; но горше всего было понимать, что если исход окажется трагичным для меня, это неминуемо принесёт страдания Алисе. Возможно, она сочтёт меня притворщиком, а всякий, кто любит или любил когда-либо, может представить себе всю горечь подобной мысли; или же она будет по-прежнему любить меня даже после того, как я исчезну из её жизни и из этого мира, и судьба её будет сломана и омрачена, окрашена в краски разочарования и отчаяния. Сама сила душевной боли подхлестнула меня и позволила выдержать жуткие взгляды злодеев.

Думаю, я не выдал своих мыслей. Старуха наблюдала за мной, как кошка за мышью; правая рука её была спрятана в складках одежды и сжимала, как я понимал, длинный, зловещего вида кинжал. Заметь она на моём лице хоть тень досады, она наверняка почуяла бы, что момент настал, и бросилась бы на меня, как тигрица, уверенная, что застала меня врасплох.

Я выглянул в ночь и заметил новую угрозу. Перед хибарой и вокруг неё маячили на некотором удалении тёмные силуэты; они были неподвижны, но я знал, что они начеку. Прорываться в том направлении смысла более не имело.

Вновь я осторожно окинул помещение взглядом. В моменты сильного волнения и серьёзной опасности, которая порождает волнение, ум работает чрезвычайно быстро, и способности, связанные с умом, обостряются пропорционально ему. Я ощущал это в полной мере. В одно мгновение я оценил всю ситуацию целиком. Стало ясно, что топор вытащили через небольшую щель, проделанную в одной из прогнивших досок. До чего же они прогнили, если возможно было сделать подобное без малейшего звука.

Хибара постоянно использовалась для расправы, и кругом располагались засады. Один душегуб лежал на крыше, готовый набросить мне на шею петлю, если мне удастся избежать кинжала старой ведьмы. Ещё неизвестно сколько убийц стерегли дорогу к входу. Наконец, несколько головорезов притаились за стеной — я видел их глаза сквозь щели в досках, когда в последний раз осматривался; они распластались на земле в ожидании сигнала к атаке. Если мне суждено вырваться — сейчас или никогда!

Со всей возможной беззаботностью я слегка повернулся на табурете так, что мог оттолкнуться правой ногой. Затем, резко вскочив, я повернулся, закрыл голову руками и, повинуясь боевому инстинкту воинов старины, с именем возлюбленной на устах ринулся к задней стене хибары.

При всей их бдительности, старуха и Пьер были ошарашены внезапностью моих действий. Уже проломив гнилое дерево, я заметил, как старуха взметнулась, словно тигрица в прыжке, и услышал тяжёлый вздох бессильной ярости. Я приземлился на что-то движущееся, и, отскочив, понял, что наступил на одного из тех, кто лежал на земле за хибарой. Я разорвал одежду о гвозди и края досок, но сам остался невредим. Задыхаясь, я бросился вверх по оказавшейся передо мной насыпи. Хибара, оставшаяся позади, с глухим треском обратилась в гору рухляди.