Уоррен Мерфи - Последний алхимик

Но тут он встретился глазами с несчастной матерью и услышал ее “пожалуйста”.

И все пошло прахом – и годы тренировок, и холодный анализ ситуации. Ноги понесли его вперед, и бег его был прекрасен. Он двигался легко и свободно, как если бы ноги его были легки как перышко и воздух не создавал ему никакого сопротивления, а был как бы движущейся частью вселенной. Он услышал, как хрустнул тонкий лед под ударом его подошв – этот хруст был похож на шуршание целлофановой обертки от бисквита. Его ноги не давили на лед, а словно двигались по толще воды, и всем своим поджарым телом он ощущал прохладу ранней мичиганской весны. По берегам озера росли сосны, зеленые и благоуханные, и в своем стремительном, как полет, скольжении он ощущал робкое еще тепло солнечных лучей. Оказавшись рядом с девочкой, он левой рукой вытащил ее из воды, словно принял мяч на бейсбольном поле, и, не снижая скорости, продолжал свой бег по льду к противоположному берегу, до которого было ярдов пятьдесят.

Именно на этом участке оператор наконец поймал его в кадр, продюсер взвизгнул и даже Натали Уотсон прекратила свои сетования на то, что ее мало снимают крупным планом.

– Ты видела? – спросил продюсер.

– Видела – что? – сказала Натали.

– Этот парень бежал прямо по воде.

– Черт возьми! Несчастный случай псу под хвост, если, конечно, девчонка опять не полезет в воду, в чем я очень сомневаюсь, – проворчал оператор.

– Вот-вот, – поддакнула Натали. – Мамаша этого не допустит. Снимем живьем интервью с этим парнем, который ее спас.

– О’кей, – согласился продюсер.

– Что случилось? – кричала мать, стараясь смахнуть слезы, чтобы получше разглядеть свою девочку, которую быстро нес к ней ее спаситель.

Он бежал по берегу озера. Мать не успела увидеть, как все произошло, она видела только, что ее дочь спасена. Толпа вокруг ликовала.

Натали Уотсон сквозь толчею пробралась к матери. Этот человек сейчас будет здесь. Если ей хоть немного повезет – то есть никто, не дай бог, не застрелит президента – то сегодня вечером Натали Уотсон, ее прекрасное лицо волевой женщины будет не только на экранах северного Мичигана, но и по национальному каналу. И она устремилась навстречу своим тридцати секундам общенационального эфира.

– Что произошло? Что произошло? – не унималась мать.

– Мы будем снимать интервью, – ответила Натали.

– Моя девочка! – зарыдала мать.

Римо увидел ее протянутые руки, заплаканные от горя и радости глаза и передал ей ребенка.

Только теперь он улыбнулся. Он снова чувствовал себя превосходно. Он чувствовал себя, как тогда в Нью-Джерси, в семнадцать лет, когда он хлебал пиво из горлышка накануне отправки в морскую пехоту. Нет, не то. Тогда он чувствовал себя внезапно повзрослевшим, сейчас же он ощущал себя человеком.

Вот она – камера, нацеленная на него. Она покажет во весь экран его лицо и, что еще хуже, чудеса, которые он умеет творить, и ему уже не удастся исчезнуть незамеченным. Журналистка с ободряющим видом поднесла к его губам микрофон, и у него мелькнула мысль, не помахать ли рукой. Он даже представил себе лицо руководителя организации – Смитти – как он начнет хватать воздух, если с экрана вдруг Римо скажет ему: “Привет”. Почему бы не изречь что-нибудь вроде: “Привет, Америка. Меня зовут Римо Уильямс. Я умею делать такие штуки, потому что я прошел подготовку, какой никогда не проходил ни один белый человек, – впрочем, и корейцев-то таких найдется один на пятьдесят лет. Возможно, вы уже со мной знакомы. Я много убивал. Вот он я, Римо Уильямс, и я утверждаю, что ваше правительство не может существовать при этой Конституции, поэтому мне доверили поднять ее на должную высоту, придать ей широту и красоту, чтобы страна наша могла жить и преодолевать все невзгоды”.

Вот какие мысли посетили его, пока мать расцеловывала свою малышку в щечки, смеясь и плача одновременно, и громко благодарила Римо. Она была по-настоящему счастлива, что получила назад свое дитя. Натали Уотсон в это время спрашивала его, понимает ли он, что он сейчас сделал. Потом он подумал, какое кислое станет лицо у Харолда В. Смита, когда он увидит собственными глазами по телевизору, что конспирация нарушена – конспирация, за которую многие отдали жизнь, нарушена вследствие минутного порыва. Ого-го! И Римо Уильямс рассмеялся. Он просто затрясся от смеха.

– Сэр, сэр, скажите, вас переполняет радость? Вы смеетесь от радости?

– Нет, – хохотал Римо.

– Тогда почему вы смеетесь?