Уоррен Мерфи - Последний алхимик

– Видишь ли, нельзя, например, добывать улики противозаконными методами. Судья их не примет.

– Даже если то, что ты пытаешься доказать, – правда? – изумился Чиун.

– Неважно, служат ли твои улики установлению истины или нет, как и то, виновен подсудимый или нет. Если ты нарушаешь правила, тогда судья не примет твои улики к рассмотрению.

– Значит, правда никого не интересует? – спросил Чиун.

– Ну, в некотором смысле она всех интересует. Конечно. Но люди ведь должны и от произвола полиции быть защищены. Иначе это будет полицейское государство, диктатура, тирания, – объяснил Римо.

Он мог бы сказать Чиуну и о том, что не что иное, как такое гипертрофированное представление о правосудии и является первопричиной существования всей их организации, но Чиун этого никогда бы не понял. Он просто не хотел этого понять.

– Среди тиранов были и замечательные личности, Римо. Никогда не говори плохо о тиранах. Тираны хорошо платят. История Синанджу знает немало щедрых на похвалу тиранов.

– В этой цивилизации тиранов не жалуют, – сказал Римо.

– Именно поэтому мы и не относим себя к этой цивилизации. Чем вот ты сейчас занимаешься – гоняешься за каким-то украденным металлом, как какой-нибудь сторож на складе? Тирания чтит настоящего ассасина.

– Тшш, – сказала Консуэло и позвонила в дверь.

– Без шума, – передразнил Чиун и поискал глазами какого-нибудь здравомыслящего человека, который мог бы разделить его скептическую оценку происходящего. Естественно, вокруг никого не было – только они с Римо и Консуэло. И как всегда, Чиун оказывался единственным здравомыслящим из всех.

– Кто там? – послышалось из-за двери.

– Здравствуйте, – сказала Консуэло. – Меня зовут Консуэло Бонер, мы приехали из Мак-Киспорта.

– А кто этот странный тип?

– Его зовут Римо, – ответил Чиун.

– Я не его имел в виду, – сказал Брустер.

Чиун оглянулся. В парадном больше никого не было. Но он и так это знал. Чиун посмотрел на свои безупречные ногти, которые свидетельствовали о внутренней утонченности, еще раз мысленно окинул себя взором и убедился в безукоризненности своего внешнего вида. Он и без зеркала знал, что его лицо излучает радость, здоровье и благородство духа.

Да, у этого Брустера явно нелады со зрением – или с мозгами? А может, и с тем и другим сразу.

– Я занят, – сказал Брустер.

Римо скрестил на груди руки. Ему на память пришло его полицейское прошлое. Вне всякого сомнения, есть правила, которых Консуэло должна придерживаться, – ограничения по существу задаваемых вопросов и главное – запрет на угрозы. Он был готов предоставить Консуэло полную свободу действий.

– Я бы просила вас побеседовать с нами.

– Не собираюсь ни с кем беседовать без моего адвоката. Я требую адвоката.

– Мы только хотим задать вам несколько вопросов.

– Никаких вопросов, пока не будет адвоката.

Они остались ждать в подъезде, пока не появился молодой человек лет двадцати пяти. У него были курчавые темные волосы и безумный взгляд. Он с порога обвинил Римо и Чиуна в грубом обращении с его клиентом.

– Но мы находимся в подъезде, а Брустер наверху, у себя в квартире. Как же мы можем обращаться с ним грубо? – поинтересовался Римо.

– Ваша грубость выражается в угрожающей позе, – сказал молодой человек.

На нем был очень дорогой костюм и кроссовки, а лицо имело полное рвения выражение напористого выпускника юридического института. Его звали Барри Голденсон. Он дал Римо свою визитку.

– Мы пришли просто поговорить с вашим клиентом, – сказала Консуэло. – Меня зовут Консуэло Боннер, я начальник службы безопасности на ядерном объекте в Мак-Киспорте. Ваш клиент работал у нас диспетчером. Мы хотели бы кое-что выяснить о некоторых рейсах грузовиков, которые перевозили уран.

– Мой клиент не будет давать показаний против самого себя.

Тогда о чем с ним говорить? – подумал Чиун. Вопрос, конечно, был поставлен вполне логично, а следовательно, задавать его вслух было излишне. Взывать к здравому смыслу этих людей – все равно что распутывать морские водоросли.

Барри Голденсон проводил Консуэло, Римо и Чиуна наверх в крохотную гостиную. Кроме нее в квартире имелись спальня, одна ванная и небольшая кухня.

– И с вас за это взяли семьсот пятьдесят тысяч? – изумился Римо.

– Он еще успел до подорожания, – заметил Голденсон. – Для Ла-Джоллы это дешево.

– Что же тогда здесь можно купить за сто тысяч? – спросил Римо.