Николь Жамэ - Дольмен

— Почему «несчастный Пи Эм»?

— Пьер-Мари обожал мать. И чувствовал себя очень одиноким. Я хорошо помню, как он часами плакал. Артюс же запрещал мне его утешать. Надо признаться, я не всегда слушалась. Бедный, бедный малыш! Немудрено, что он рос болезненным, страдал ночными кошмарами, приступами сомнамбулизма, потерей памяти. Что я могла сделать? Мне горько вспоминать обо всем этом.

Она встала, собрала чашки, давая понять, что беседа и так слишком затянулась. Ферсен поблагодарил и стал прощаться.

— Простите, но я хотела бы пару слов сказать дочери.

Он кивнул и вышел. Жанна закрыла за ним дверь и вынула из ящика буфета предмет, который Мари сразу узнала.

— Сегодня ко мне заглянул парень из Французской федерации парусного спорта и передал это.

Она показала дочери, предварительно ее открыв, маленькую коробочку из красной кожи. Сверкнуло золото обручальных колец.

— Он пришел выразить тебе их общее соболезнование. Среди вещей Кристиана оказалось и это.

Жанна подошла поближе, протягивая футляр Мари. Дочь попятилась, отвела взгляд и направилась к двери, точно спасалась бегством.

— Пусть лучше это побудет у тебя.

Когда Мари села на сиденье рядом с Ферсеном, тот по ее молчанию и напряженному виду догадался, о ком шла речь. Он взял Мари за руку, но та быстро ее отдернула, и он, проследив за ее взглядом, увидел, что на кухне опустилась занавеска.

Воздержавшись от комментариев, Люка нажал газ и, чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, решил вернуться к расследованию.

— Я навел справки в военном архиве. Эрван не погиб на поле брани, как об этом свидетельствует надпись на его могиле. Старший сын Артюса никогда не воевал в Алжире. Не стоит ли нам как следует расспросить это старое чудовище?

Мари улыбнулась, на этот раз она сама взяла руку Ферсена и крепко ее сжала.

— Да, все так, — сдержанно ответил Артюс, не выказывая волнения.

Старик заставил себя довольно долго ждать, и Мари, воспользовавшись случаем, подвела Ферсена к картине, где предок Керсенов действительно был изображен с медальоном на шее, точно повторявшим знак последнего менгира.

Артюс смерил их высокомерным взглядом.

— В таких семьях, как наша, необходимо было соблюсти приличие, а не объявлять публично, что сын оказался трусом и не пожелал сражаться на войне. В действительности Эрван глупо погиб в Дублине в автомобильной катастрофе.

При упоминании о столице Ирландии Мари и Люка вздрогнули.

— В Дублине? Что он делал в Ирландии?

— Понятия не имею. К этому времени мы уже окончательно разошлись с сыном.

Оба почувствовали то легкое возбуждение, которое обычно служило знаком, что они нащупали интересную деталь. Майор постарался не упустить нить разговора:

— Какова связь вашей семьи с Патриком Рианом?

Старик непритворно изумился. Он заставил Ферсена повторить вопрос, в котором явно не видел смысла.

— Риан был дважды приглашен на ужин в замок по настоянию Армель, которой не терпелось познакомиться с писателем поближе.

— Однако Риан начертил на стене тюремной камеры, в которой сидел много лет, эмблему Керсенов, — сказала Мари, не отрывая глаз от старика.

— Вы уверены? Ничего не понимаю, все это странно…

— Ивонна Ле Биан утверждает, что в событиях, связанных с кораблекрушением, спровоцированным детьми в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, вы приняли самое активное участие. И присвоили большую часть золотых слитков.

На этот раз они задели его за живое. Прежде чем ответить, он взял паузу.

— Она говорит ерунду. В следующий раз Ивонна еще что-нибудь выдумает, дабы меня опорочить. Ее объяснения ничего не стоят, вы это скоро поймете.

— Мы устроим очную ставку, как только ее состояние улучшится.

— Я в вашем распоряжении. — Им показалось, что по лицу старика пробежала тень улыбки.

Вскоре они поняли смысл этого мимолетного изъявления довольства: Артюс прекрасно знал, что очной ставки не будет.

Не прошло и двух часов, как он побывал у Ивонны. Разрешение на короткий визит к больной он получил у своего друга Дантека. Артюс настаивал на свидании, чувствуя, что это их последняя встреча. Они долго смотрели друг на друга, молча переживая заново недолгие часы, проведенные вместе. Ивонна заговорила первой:

— Артюс, ты — чудовище!

— Возможно. Ты и я — мы оба чудовища Ланд.

У обоих мелькнула одна и та же мысль, которую Ивонна выразила едва различимым шепотом:

— А ведь я тебя любила!

Ни он, ни она не поверили тогда в любовь. Из гордыни. По мнению Артюса, прекрасная разносчица хлеба, соблазнившая его, могла сделать это только ради денег и титула, ее беременность была лишь банальной ловушкой. Ивонна же ненавидела себя за то, что по уши влюбилась в аристократа, неспособного смотреть на бедную девушку иначе, как на шлюху.