Юлиан Семенов - Противостояние

Никто, однако, с судов не уходил.

Костенко заперся у себя, сводя в один документ данные тех опросов, которые он провел за последние дни. Он писал четко и быстро, но в голове засела мысль, мешавшая продолжать работу.

Он отложил перо, достал из сейфа свою самую дорогую зажигалку, «Дю Понт», тяжелую, красивую, долго разглядывал ее, а потом задал себе вопрос:

– Ну хорошо, а отчего не «Амундсен»?

«Я пошел по версии „Немо“, это легко, – думал он, – нехватка кадров у рыбаков, условия труда тяжкие, поэтому берут практически всех, не до проверки моральных качеств, план надо давать, государственный план – не какой-нибудь... А если предположить, что он действительно женился, взял фамилию жены и переселился с нею куда-нибудь поближе к пограничным районам, в ту местность, где летают маленькие самолеты? А водить самолет он умел. Кстати, отчего он не пошел в авиацию, когда началась война? Тадава не исследовал эту линию. Надо подсказать. Действительно, почему? Рассчитывал, что в пехоте легче перебежать? Хотел ли он изменить с первой же минуты? Или это пришло от страха, когда столкнулся с силой, которая показалась ему мощнее нашей? Он же преклонялся перед идеалом силы. А может, он пошел на фронт искренне? Мне очень не хочется в это верить, но я не имею права верить только в свою версию. Он был честолюбив; драчливость и заикание – две стороны одной медали. А что с заиканием?»

Костенко включил селектор. Тадава не отвечал.

«Наверное, в архивах или у ветеранов, – понял Костенко, – но он ведь должен дать справку, возможно ли вылечить заикание, явившееся следствием шока, перенесенного в детстве. Без этого моя версия вообще шита белыми нитками, ищем преступника-заику, а гоняемся за человеком, который не заикается. Если меня возьмут в клещи наши следователи и люди из прокуратуры, я окажусь раздавленным. Выпало ключевое звено, „заикание“; отговоркой, что, мол, это прошло с возрастом, тут не отделаешься, засмеют. И, кстати, правильно сделают. А Петрова? Ну хорошо, кофточка и сапожки. А фотографий-то ее нет. Тех, последних, которые можно предъявлять к опознанию. Хотя есть „звездочка“ у левого соска, это доказательство. Но почему Кротов забирал и ее фото? Заранее планировал убийство? „Крутая женщина“ – так, кажется, говорил Львов. Но ему, Кротову, такая сообщница нужна. Значит, он решил ее убрать после встречи со Львовым? Почему? Свидетель? А Петрова могла потом все рассказать Кротову... Со смехом, наверное, рассказывала о „матраце“. А Кротов боялся любых контактов: человек, живущий по легенде, должен постоянно таиться: дом – работа, работа – дом. Никаких отношений с окружающими, только официальные; жизнь как сквозь стекло, никого не подпускай близко, не ровен час подпустишь, а он, кого подпустил, племянником тебе окажется, из Осташкова, поди тогда крутись... И – главное: зачем он убил Минчакова? Чтобы взять документ? Но он со своим жил прекрасно, перепись прошел, все честь по чести. Ограбить? Взять пятнадцать тысяч? У самого было на книжке семь и золото в тайнике. Самородок? Скорее всего. Тот самый дерябинский самородок. Плохо мы опросили и Дерябина и Загибалова – они должны сказать, что стоит этот самородок. Это, конечно, трудно – вытащить у них такое признание, но мы должны были это сделать... Кстати говоря, эту линию я не отрабатывал: золото – фарцовка – доллары. Петрова же просила двоюродного брата обменять золото на доллары? А зачем здесь Кротову доллары? В „Березке“ сигареты покупать, что ль? Он не пижон. Кстати, надо выяснить, курил ли он, и если курил, то какие сигареты. И еще надо сейчас же запросить все загсы – про те регистрации, когда муж брал фамилию жены... Период – с декабря по сегодняшний день... А если все-таки допустить версию, что он затаился? Нет, вариант Пименова тут вспоминать не след, то – другое. Этот – по моей версии – фашист, десантник, зверь. Он понимает, что долго в схороне не усидишь. Он должен уходить за кордон с золотом. Но как? Не зря он писал Ивану в Израиль: „Там без денег делать нечего“. Он это понял еще в Германии. Документы Пауля прольют свет на это дело».

Он снял трубку, позвонил генералу, спросил о вылете в Берлин.

Тот ответил:

– Ждем решения, Владислав Николаевич. Все документы на вас ушли...

«И еще, – продолжал думать Костенко. – Следов крови ни у него, ни у нее в квартире не обнаружено. Убивали Минчакова вдвоем? Или он один? Где? Не у него же в комнате? У нее на квартире? Следов крови нет, не подстилали же они клееночку под жертву... Но ведь мы не исследовали машину Мили... Кротова! Ни салон, ни багажник! Хотя какой прок, прошло полгода, столько раз была в мойке... Ну да, мыли... Знаю, как у нас моют, побрызгают из шланга – и все... Багажник и вовсе стараются не мыть, чтобы ржавчины не было. А карабин? Неужели он его с собою таскает, если еще не ушел за кордон? Это ж опасно, он понимает это. Ему нужен пистолет, если допустить версию „Амундсен“. Садится в самолет, в маленький самолетик, какой-нибудь „кукурузник“, решив повторить арктический вояж исследователя на Шпицберген. Разве не версия? Нет, пока еще не версия. Пистолет? Если бы были какие-либо сигналы о пистолете, тогда – версия. А почему бы ему не хранить пистолет со времен войны?»