Дин Кунц - Демоны пустыни, или Брат Томас

— Я и себя напугал, очень напугал, и страх этот со мной уже несколько лет. Со временем учишься с ним жить.

Встал и я.

— Брат Джон… какую бы работу вы здесь ни делали, вы уверены, что ее нужно продолжать?

— Мой разум дарован мне Богом. Моя святая обязанность — использовать этот дар.

Я его очень хорошо понимал. Когда одна из душ мертвых, погибших насильственной смертью, приходит ко мне за справедливостью, я всегда чувствую себя обязанным помочь бедняге.

Разница в следующем: я полагаюсь на здравый смысл и что-то такое, что можно назвать шестым чувством, тогда как в своих исследованиях брат Джон использует исключительно свой интеллект.

Шестое чувство — нечто магическое, предполагающее наличие сверхъестественного уровня. Человеческий интеллект, однако, при всей его мощи и триумфах формируется исключительно в этом мире, а потому способен ошибаться.

Руки этот монах, как и мозг, получил от Бога, но он мог воспользоваться ими и для того, чтобы душить детей.

Я не счел нужным напоминать ему об этом. Только сказал:

— Мне приснился кошмар. Я тревожусь из-за детей, которые живут в школе.

В отличие от сестры Анжелы он не сразу понял, что слова о сне — ложь.

— В прошлом твои сны становились явью?

— Нет. Но этот был очень… реальным.

Он натянул капюшон на голову.

— Старайся, чтобы тебе снилось что-то приятное, Одд Томас.

— Я не могу контролировать свои сны, сэр.

Он отечески обнял меня за плечи.

— Тогда, может, тебе не стоит спать. Воображение — это жуткая сила.

Я не помнил, как пересек комнату вместе с ним, но теперь кресла остались позади, а передо мной беззвучно открылась дверь. За дверью находился вестибюль, залитый красным светом.

В одиночестве переступив порог, я повернулся, чтобы посмотреть на брата Джона.

— Сэр, становясь из просто ученого монахом-ученым, вы не подумывали о профессии продавца покрышек?

— В чем соль?

— Это не шутка, сэр. Когда моя жизнь стала слишком уж сложной и я больше не мог быть поваром блюд быстрого приготовления, я подумывал о том, чтобы уйти в мир покрышек. Но вместо этого пришел сюда.

Он молчал.

— Если бы я стал продавцом покрышек, помогал людям выбрать хорошую резину по адекватной цене, то приносил бы пользу. Если бы я мог быть продавцом покрышек и никем больше, всего лишь хорошим продавцом покрышек, имеющим возможность вечером вернуться в маленькую квартирку к девушке, которую когда-то знал, мне бы этого хватило с лихвой.

На его фиолетовых глазах лежал красный отсвет. Он покачал головой, отвергая мир покрышек.

— Я хочу знать.

— Знать что? — спросил я.

— Все, — ответил он, и нас разделила дверь.

Со сверкающей полированной надписью на передней панели: «PER OMNIA SAECULA SAECULORUM».

«Вовеки и навсегда».

Через шипящие двери, через желтый свет и синий я поднялся на поверхность, вышел в ночь, запер бронзовую дверь своим универсальным ключом.

«LIBERA NOS A MALO», — гласила надпись над дверью.

«Убереги нас от зла».

Когда я пересекал двор аббатства, пошел снег. Огромные снежинки грациозно кружились в темноте под вальс, которого я не слышал.

Мороза я уже не чувствовал. Возможно, в John's Mew было холоднее, чем мне казалось, и в сравнении с подземельем зимняя ночь была даже теплой.

Несколько мгновений спустя отдельные снежинки слились в белый поток. Этого момента я и ждал, сидя у окна моих гостевых апартаментов на третьем этаже, до того, как во дворе появились Бу и бодэч.

До прихода в этот монастырь я жил в Пико-Мундо, маленьком городке, затерянном в калифорнийской пустыне. И впервые увидел, как падает снег, этой же ночью, только чуть раньше, когда небо расщедрилось лишь на несколько снежинок.

А теперь, в первые минуты настоящего снегопада, я стоял как зачарованный, принимая на веру чьи-то слова о том, что двух одинаковых снежинок не бывает.

От окружающей красоты у меня перехватило дыхание: падающий снег, ночь без единого ветерка, предельная простота во всей ее сложности. И хотя ночь была бы еще прекраснее, если бы рядом со мной стояла Сторми, в эти мгновения мне было хорошо, очень хорошо, а потом, разумеется, кто-то закричал.

Резкий крик тревоги оборвался так быстро, что его можно было принять за крик ночной птицы, которую снег погнал под защиту леса, раздавшийся, когда она пролетала у меня над головой.

Летом прошлого года, когда фанатики устроили бойню в одном из торговых центров Пико-Мундо, я услышал очень уж много криков, даже пожалел, что я — не глухой. Ранения получил сорок один ни в чем не повинный человек. Девятнадцать умерли. И я бы поменял музыку и голоса моих друзей на полную тишину, лишь бы до конца жизни больше не слышать человеческих криков боли и ужаса.