Роберт Ладлэм - Уик-энд с Остерманом

— Твои голливудские штампы не оставляют тебя, — Таннер присел на край бассейна.

— Я писатель. Я наблюдаю за происходящим и все перевариваю.

— А я думаю, что ты все же ошибаешься, — сказал Таннер. — У Дика, как он сам говорил, какие-то неприятности с делами. Джой просто напился. Ну и что?

Остерман закинул ногу на ногу и выпрямился:

— Ты удивился, увидев меня здесь… Меня привел какой-то смутный инстинкт, ощущение… Я решил, что ты обязательно спустишься. Похоже, тебе, как и мне, не спится.

— Ты меня интригуешь.

— Я не шучу. Нам пора поговорить.

— О чем?

Встав, Остерман подошел к Таннеру, глядя на него сверху вниз. От окурка прикурил новую сигарету:

— Чего бы тебе хотелось больше всего? Я имею в виду — для себя и своей семьи?

Таннер с трудом верил, что не ослышался. Остерман начал банальнейшим образом. Тем не менее он ответил так, словно воспринял вопрос с полной серьезностью:

— Думаю, что покоя. Покоя, хорошей еды, убежища и внутреннего комфорта. Это ты хотел услышать?

— Все это у тебя есть. Во всяком случае, на сегодняшний день.

— Тогда я и в самом деле не понимаю тебя.

— Когда-нибудь приходило в голову, что у тебя больше нет возможностей? Вся твоя жизнь полностью запрограммирована на исполнение определенных функций. Это ты понимаешь?

— Насколько мне известно, это всеобщий закон. И я не буду спорить с ним.

— Ты и не можешь спорить. Система не позволит сделать этого. Ты подготовлен для выполнения определенных задач, приобрел определенный опыт — вот и все, этим придется заниматься весь остаток жизни. И спорить тут не о чем.

— Я стал бы никуда не годным ядерным физиком, а ты, в лучшем случае, посредственным нейрохирургом… — сказал Таннер.

— Конечно, все относительно, и я не пытаюсь фантазировать. Я хочу сказать, что над нами властвуют силы, с которыми нам не совладать. Едва мы успеваем достичь профессионализма, как приходит смерть. Мы живем и работаем, не выходя за пределы четко очерченного круга; мы не решаемся переступить его границы хотя бы для того, чтобы осмотреться. Боюсь, что тебе это свойственно в еще большей мере, чем мне. Во всяком случае, с теми деньгами, что у меня есть, я обладаю хоть какой-то возможностью выбора. Но тем не менее деньги… Они сковывают нас по рукам и ногам.

— У меня есть только то, что я заработал сам, и я не жалуюсь. Кроме того, мой риск хорошо оплачивается.

— Но у тебя ничего нет за спиной. Ничего! Ты не можешь позволить себе встать и громко заявить о себе: это я! Во всяком случае, когда речь заходит о деньгах. Ты бессилен! На тебе висит все это, за что надо платить! — и Остерман широким жестом обозначил дом и участок Таннера.

— Возможно, я и в самом деле не могу… когда речь идет о деньгах. Но кто может?

Остерман подвинул к себе стул и снова сел. Не отводя глаз от Таннера, он мягко обратился к нему:

— Есть способ. И я готов тебе помочь, — он остановился на несколько секунд, словно подыскивая слова, и опять заговорил: — Джонни… — он снова запутался.

Таннер боялся, что у него не хватит смелости закончить:

— Продолжай.

— Я пришел к определенным… выводам, и они очень важны! — теперь Остерман говорил очень быстро, и слова цеплялись одно за другое.

Внезапно внимание обоих мужчин было привлечено к дому. В спальне Джанет вспыхнул свет.

— Что там такое? — спросил Берни, не пытаясь скрыть разочарования.

— Это Джанет. Ее комната. Мы наконец вбили ей в голову, что когда направляешься в ванную, надо зажигать свет. А то она на все натыкается, и мы с полчаса не можем уснуть.

И тут раздался крик. Пронзительный и полный ужаса. Детский крик.

Обогнув бассейн, Таннер буквально вломился в дверь кухни. Крики не прекращались, и во всех трех спальнях разом зажегся свет. Берни Остерман почти нагнал Таннера, и они оба примчались к спальне девочки. Добрались мгновенно, так что Элис с Лейлой едва успели выбежать из своих комнат.

Джон резко пнул дверь, не прикасаясь к ручке. Она распахнулась, и все четверо оказались в комнате.

Девочка, захлебываясь рыданиями, стояла посреди комнаты над тельцем вельш-терьера.

Собака лежала в луже крови.

Голова была отрезана.

Схватив дочь, Джон Таннер вынес ее в холл. Он ни о чем не мог думать. Мозг словно оцепенел. Перед глазами стояла лишь та ужасная картина в лесу, которую вызвало в памяти зрелище обезглавленной собаки. И страшные слова Джонсона в мотеле:

«Отрезанная голова предвещает резню».

Он должен взять себя в руки. Он должен .