Лоуренс Сандерс - Торговцы плотью

— Жопа! — прокричала она.

— Эй, минутку. Не знаю, чем вы недовольны, но в подобных выражениях нет необходимости.

Она шагнула вперед, с силой захлопнув за собой дверь, и злобно бросила:

— Это ты меня долбанул?

— Послушайте, я не имею ни малейшего представления, о чем идет речь. Но если вы успокоитесь и объяснитесь, попробуем вместе решить вашу проблему.

Лицо ее перекосилось.

— Ты что, в самом деле не знаешь?

Я поднял руку:

— Клянусь. Почему бы вам не присесть?

Она плюхнулась в кресло у стола, скрестила голые мускулистые ноги. Кожа у нее действительно была необыкновенной. В прошлый раз она напоминала сливочную ириску, теперь же, когда загар стал сильнее, — корочку пирога.

— Не хотите ли выпить, мисс Хедли? — вежливо спросил я. — За счет фирмы.

— Нет, — резко буркнула она. — Вы в самом деле не знаете, что случилось?

— В самом деле.

— Кому вы рассказывали о моей статье в «Безумном шляпнике»?

— А! Моим партнерам.

— Крупные шишки?

— Вроде того.

— Ну, так они зарубили все дело.

— Да что вы? — заинтересовался я. — И как же?

— Подписали контракт на полгода на полностраничную цветную рекламу в четыре краски. Бутик «Баркарола». А историю про «Питер-Плейс» издатели завернули.

— Помнится, вы заявили, что не продаетесь…

— Так я и думала. Значит, ошиблась.

Она захрустела пальцами, сжимая крепкие кулаки. Я посмотрел на нее с сочувствием, понимая, как крепко стукнул ее горний мир.

— Вы пытались поспорить?

— Поспорить! — вскричала она. — Я изрыгала проклятия. Я наделала столько шуму, что они сказали — все будет по-ихнему, а если мне не нравится, вон порог.

— И вы шагнули за порог?

— Нет, не шагнула, — спокойно заявила она. — Мне нужна работа. О Боже! Что за дерьмо этот мир!

— Другого у нас нет, — напомнил я.

Она минутку помолчала, потом вздохнула:

— Наверно, я потеряла лицо.

— Без него вы больше похожи на человека.

Она взглянула на меня.

— Я вам не слишком нравлюсь, да?

— Нет, — ответил я, — теперь нравитесь.

— Слушайте, — сказала она, глядя поверх моей головы, — а вы сами участвуете в «сценах»?

— От случая к случаю. Но с Арнольдом Шварценеггером никогда не приходилось.

Она засмеялась:

— Предлагаю попробовать.

— Пошли, — сказал я.

Должно быть, актерское прошлое приучило меня постоянно думать о нарядах. (По-моему, это чисто женский порок.) При огромном гардеробе мне никогда не хватало сменных костюмов. Если хотите, можно назвать их личинами.

Октябрьским утром я на несколько часов покинул офис и отправился на Пятую авеню за покупками. Много денег просаживать не собирался — много у меня при себе и не было, — но рассчитывал купить несколько новых рубашек, свитер и какую-нибудь забавную ерунду для Мейбл Хеттер.

День был ясный, холодный и ветреный. На Пятой авеню развевались флаги, и прохожие сновали в том особом спешном ритме, что возникает обычно с приближением Рождества. Чистое небо сияло открыточной синевой, и я увидел первого в сезоне лоточника с жареными каштанами.

Манхэттен напоминал театральные подмостки. Кто-то все умно продумал, и занавес только что взлетел под аплодисменты. Блестящий успех, слава, и я был решительно счастлив.

Я слонялся, разглядывая витрины, покупая ненужные вещицы. Подумал, не подстричься ли, но такое серьезное решение нельзя было принимать в столь беззаботный и славный денек. И я просто фланировал.

Купил Мейбл маленькое шоколадное пианино с белыми клавишами и велел доставить по адресу, вложив карточку, на которой мелким шрифтом значилось только мое имя. Элегантно, правда?

Позавтракал в «Плазе»: белонские устрицы и маленькая бутылка «Мюскаде». Оставил крупные чаевые, ибо хотел, чтобы все были счастливы. Потом пошел назад в «Питер-Плейс».

В то утро дежурил Кинг Хейес в своем сером в полоску фланелевом костюме, к которому он добавил клетчатый жилет. Поистине великолепный вид, и я не преминул сообщить ему об этом.

— Как ты всегда говоришь, — ухмыльнулся он, — плыву по волнам. А для тебя тут пакет.

— Да? От кого?

— Без обратного адреса. Посыльный принес и ушел. Даже чаевых не обождал. Он на твоем столе.

Кинг поплелся за мной в офис. Пакет был размером с коробку для обуви. Завернут в коричневую бумагу, перевязан бечевкой. Я вдруг вспомнил пакет с резаной газетой, который сунул когда-то в руки Сиднею Квинку.

Я наклонился посмотреть. На обертке проставлено лишь мое имя печатными буквами. Я взял сверток и поднес к уху: