Франк Тилье - Атомка

Жозеф нервно закивал. Он положил снимок на тумбочку и вцепился в простыню. Психиатр посмотрел на медбрата, взглядом приказывая не двигаться. Полицейские и сами по себе не шевелились: от того, что говорил доктор, они словно окаменели.

— Ты спрятал фотографию в библиотеке — вот почему она обгорела, да? И ты рассказал Филиппу, где тайник, только Филиппу, потому что верил ему одному. Но когда он, выписавшись из больницы, отправился в монастырь, там, кроме этой обгоревшей фотографии, был уже только пепел… Давняя история… Мне кажется, Филипп хочет теперь, чтобы ты ему описал все, что происходило до пожара в библиотеке. Повторил все, что по секрету писал ему и рассказывал в этих стенах. Потому что он все забыл и хотел бы вспомнить.

Юсьер подтолкнул стопку бумаги к пациенту:

— Давай пиши. Времени у тебя много. Начни с самого начала, ладно? С прихода Иностранца больше двадцати пяти лет назад.

Жозеф смотрел на посетителей, и, несмотря на отталкивающий вид его лунообразной физиономии, было понятно, что он при этом улыбается — спокойно, безмятежно. Люси почувствовала нестерпимое желание отвернуться, но преодолела это желание, встретилась взглядом с безумцем. Тот, не сводя глаз с гостьи, взял в руки бумагу, потом наконец наклонил голову и начал писать. Кончик языка он высунул, свободной рукой прикрывал то, что пишет — или рисует. Люси впилась ногтями в пиджак на спине Шарко.

Наконец Жозеф дописал, положил листок на кровать, написанным — или нарисованным? — к одеялу, и со странной улыбкой взглянул на психиатра. Тот взял бумагу, перевернул, не поднимая, стал читать. На листке было написано: «Ты надо мной смеешься? Почему ты говоришь за этих сволочных полицейских?»

В ту же секунду Жозеф, размахнувшись, с силой воткнул остро заточенный карандаш в тыльную сторону ладони врача. Юсьер взвыл.

А человек с сожженным лицом съежился в уголке и стал, смеясь, сдирать кожу со своих щек.

Люси, Шарко и доктор Юсьер переместились в процедурную. Доктору здесь обработали рану, и теперь вся его правая рука была обмотана клейким эластичным бинтом. В комнате пахло дезинфекцией, обезболивающими и свежей кровью.

Психиатр не возвращался к тому, что произошло на третьем этаже, — наверное, ему неудобно было — и из-за того, что потерпел фиаско, и из-за способа, каким пациент заманил его в ловушку. Так, словно ничего не произошло, он встал у окна и подозвал к себе полицейских. За стеклами почти уже совсем стемнело, высоко на склоне горы то тут, то там вспыхивали огоньки.

— Когда небо чистое, вдали, на горе Гро-Фуг, можно разглядеть силуэт аббатства Нотр-Дам-дез-Ож… Монахи, которые там жили в восемьдесят шестом году, принадлежали к ордену бенедиктинцев, настоятелем был брат Франсуа Дассонвиль. Мирная община, подчинявшаяся Ватикану, обосновалась на горе больше двухсот лет назад. После трагедии покинутое всеми аббатство только разрушалось — от времени и от стихий… Распространялись слухи, что нельзя жить там, где хозяйничает дьявол.

Люси достала блокнот и ручку, положила на тетрадь Филиппа Агонла:

— Нам надо разобраться, доктор. Расскажите, пожалуйста, все, что знаете об этом деле, о брате Жозефе, о таинственной тетради и истории с дьяволом.

— Мне нужны гарантии…

— Какие?

— Вы ведь будете вести расследование и дальше, верно? Так вот, я должен быть уверен, что никто, кроме ваших коллег, причастных к этому расследованию, не узнает, что информация получена от меня. Особенно местные. Не хочу быть замешан ни в чем подобном.

Полицейские смотрели, как Юсьер бессознательно теребит висящую у него на шее тонкую золотую цепочку — видимо, с образком, — и чувствовали, что доктор просто умирает от страха.

— Вполне можем гарантировать, — поспешил заверить Шарко.

— И пообещайте, что позволите мне сделать ксерокопию всего содержимого тетради и что расскажете, чем кончится расследование. Я ведь почти двадцать шесть лет все время думаю о том, что тогда случилось и почему… Это как навязчивая идея…

— Договорились.

Директор больницы поджал губы, тяжело вздохнул и наконец начал рассказ:

— После того как сюда поселили Жозефа, нас стали регулярно навещать жандармы, они приходили почти каждую неделю. Жозеф тогда единственный выжил в пожаре, и жандармы хотели во что бы то ни стало получить от него показания, хотели, чтобы он разъяснил, с какого рода делом они столкнулись. Но пациент оставался нем как могила, только довольно часто бредил, не в силах пережить ужаса, который охватил его, когда у него на глазах погибали в огне братья. Душевная болезнь завладела им почти сразу, и, если при нем заговаривали о пожаре, он принимался наносить себе увечья. Безумие пациента подпитывало слухи о дьяволе, подчиняющем себе человеческие души, — и уж поверьте, это не шло на пользу нашей больнице…