Агата Кристи - Избранное. Том 1

Блор ответил:

— Конечно, все прекрасно, но вот кому отдать ключ? Думаю, вам.

Господин судья Уогрейв не ответил.

Он спустился в буфетную, и остальные последовали за ним. Там был небольшой ящичек для хранения столового серебра. По приказу судьи туда поместили разные лекарства, после чего ящик заперли. Потом, опять-таки по инструкциям Уогрейва, его положили в буфет, который, в свою очередь, заперли. Затем судья отдал ключ от ящичка Филипу Ломбарду, а ключ от буфета — Блору.

Он сказал:

— Вы — два самых сильных из нас человека. Вам трудно будет отобрать ключ у другого. И невозможно кому либо из нас троих. Взлом же буфета или ящика вызовет много шума и, вообще, будет довольно трудоемкой операцией, которую невозможно довести до конца с учетом происходящего вокруг.

Он помолчал и продолжил;

— Мы все по-прежнему не разрешили очень серьезную проблему: что сталось с револьвером мистера Ломбарда?

Блор заметил;

— По-моему, лучше других это должен знать его владелец.

Ноздри Филипа Ломбарда сузились. Он прошипел:

— Вы чертов упрямый идиот! Говорю же вам, его у меня украли!

Уогрейв спросил:

— Когда вы видели его в последний раз?

— Прошлой ночью. Он был в ящике, когда я укладывался спать… на случай, если что-то случится.

Судья кивнул и сказал;

— Должно быть, его взяли сегодня утром во время суматохи, вызванной поисками Роджерса, или после того, как был обнаружен его труп.

Вера сказала:

— Должно быть, он спрятан где-то в доме. Надо его поискать.

Палец господина судьи Уогрейва поглаживал его подбородок. Старик заявил:

— Сомневаюсь, что наш поиск приведет к каким-то результатам. У нашего убийцы было предостаточно времени для устройства хорошего тайника. Не думаю, что нам будет легко найти этот револьвер.

Блор убедительно заявил:

— Уж не знаю, где револьвер, но готов держать пари, что мне известно кое-что еще: где шприц. Следуйте за мной.

Он открыл переднюю дверь и повел их вокруг дома. Неподалеку от окна столовой он нашел шприц, рядом с ним лежала разбитая вдребезги фарфоровая фигурка — шестой негритенок.

Блор удовлетворенным тоном объяснил:

— Это единственное место. Убив ее, он открыл окно и выбросил шприц, взял фарфоровую фигурку и бросил ее следом.

На шприце не было никаких отпечатков. Его тщательно вытерли.

Вера решительно заявила:

— А теперь давайте искать револьвер.

Господин судья Уогрейв сказал:

— Разумеется. Но во время поисков надобно держаться вместе. Помните, если мы разделимся, у убийцы появится шанс.

Они тщательно обыскали дом от чердака до подвала, но безрезультатно. Револьвер исчез.

«Один из нас… один из нас… один из нас…»

Три слова, повторяемые без конца, час за часом, гудели в чувствительных головах.

Пять человек — пять напуганных людей. Пять человек, которые наблюдали друг за другом, которые уже почти не старались скрыть свое нервное напряжение.

Теперь было не до притворства — никакой видимости разговора. Они были пятью врагами, связанными общим для всех инстинктом самосохранения. И они все неожиданно стали меньше похожи на людей. Они словно превратились в зверей. Господин судья Уогрейв ссутулился, словно осторожная старая черепаха: его тело неподвижно, глаза проницательны и насторожены. Экс-инспектор Блор стал грубее и неуклюжей. Его походка походила на поступь медлительного животного. Его глаза налились кровью. В его взгляде смешались дикость и глупость. Он был похож на загнанного зверя, готового напасть на своих преследователей. Чувства же Филипа Ломбарда, похоже, обострились, а не притупились. Его уши улавливали малейший шорох, его шаг стал легче и быстрее, его тело было гибкое и грациозное. И он часто улыбался, обнажая свои длинные белые зубы. Вера Клэйторн была очень спокойна. Большую часть времени она, ссутулившись, сидела в кресле. Ее глаза таращились в одну точку. У нее был ошарашенный вид. Она была похожа на птицу, ударившуюся головой о стекло и подобранную человеческой рукой. Она сжимается, ее охватывает ужас, она не способна двигаться и надеется спастись, оставаясь неподвижной.

Нервы Армстронга находились в прискорбном состоянии. Он весь дергался, его руки тряслись. Он закуривал сигарету за сигаретой и почти сразу их тушил. Вынужденное бездействие, казалось, тревожило его больше, чем других. Время от времени он разражался потоком нервозной речи: «Мы… мы не должны просто так вот сидеть, ничего не делая! Должно же быть что-то — ну, конечно, конечно, есть ведь что-то, что мы можем предпринять? Если бы зажгли костер..?»