Дин Кунц - Дом ужасов

Эллен открыла глаза. Посмотрела на Эми, попыталась что-то сказать, но потрясение было столь велико, что дар речи к ней еще не вернулся. Губы двигались, но с них не слетало ни звука.

— Мама?

С невероятной скоростью Эллен вскинула руку и влепила дочери пощечину. Потом вторую, третью.

Эми вскрикнула от боли и удивления, подняла руку, чтобы защититься.

Эллен схватила ее за блузку и рывком, демонстрируя невероятную силу, поставила на ноги.

Стул отлетел назад.

Мать тряхнула дочь, как мешок с тряпками.

— Мама, пожалуйста, не бей меня! — в испуге заверещала Эми. — Прости меня, мама. Пожалуйста.

— Грязная, мерзкая, неблагодарная маленькая сучка!

— Мама…

— Ты глупа, глупа, чертовски глупа! — кричала Эллен, слюна, горячая и жгучая, как змеиный яд, летела на лицо дочери. — Ты невежественная девчонка, глупая маленькая шлюшка! Ты не знаешь, что может случиться. Не имеешь ни малейшего представления. Ничего не понимаешь. Ты не знаешь, что ты можешь родить. Не знаешь!

Эми не хотела, да и не могла защищаться. Эллен дергала ее, толкала, а потом начала трясти и трясла, пока у девушки не застучали зубы и не разорвалась блузка.

— Ты не знаешь, что может появиться из тебя на свет Божий! — кричала Эллен. — Только Богу известно, что это может быть!

«О чем это она?» — гадала Эми. Создавалось ощущение, будто мать услышала проклятье Джерри и поверила в его силу. В чем же дело? Что с ней было не так?

А ярость Эллен только нарастала. Честно говоря, Эми не верила, что мать может ее убить. Да, она сказала Лиз, что мать ее убьет, но, конечно же, преувеличивала. Во всяком случае, тогда думала, что преувеличивала. Теперь же, когда Эллен продолжала крыть ее последними словами и трясти, Эми испугалась, что мать может серьезно покалечить ее, и попыталась вырваться.

Но Эллен и не думала ее выпускать. Обеих женщин повело в сторону, они наткнулись на кухонный стол. Кружка с кофейной гущей и остатками кофе упала с него, дважды перевернулась, расплескивая капли холодного кофе, и разлетелась на десяток осколков, ударившись об пол.

Эллен перестала трясти Эми, но глаза ее по-прежнему застилало безумие.

— Молиться! — яростно прошипела она. — Мы должны молиться, чтобы у тебя в животе не было ребенка. Мы должны молиться, что все не так, что ты ошибаешься.

Она резко потянула Эми к полу, и через мгновение обе стояли на коленях на холодных плитках. Эллен громко молилась, держа дочь одной рукой так крепко, что ее пальцы, казалось, впивались в плоть и доставали до кости, а Эми плакала и просила мать отпустить ее, но Эллен вновь влепила ей оплеуху и велела молиться, потребовала, чтобы та молилась, и продолжила просить Деву Марию о милосердии, но сама милосердия не проявила, увидев, что дочь недостаточно склонила голову, схватила за волосы на затылке и с силой наклонила лицо к полу, наклоняла до тех пор, пока лоб Эми не коснулся холодных плиток, пока нос не прижался к лужице разлитого кофе. Эми продолжала бубнить: «Мама, пожалуйста! Мама, пожалуйста!» — но мама не слушала, потому что мама была слишком занята, молясь всем, кому только можно: Марии, и Иисусу, и Иосифу, и Богу Отцу, и Богу Святому Духу, и многим, многим другим святым. Когда Эми попыталась вдохнуть, ей в нос попало несколько капель кофе из лужицы на полу, к которой ее прижала мать, она закашлялась, ее чуть не вырвало, но мать не отпускала ее, держала еще крепче, визжала, выла, кричала, била об пол свободной рукой, просила, молила о милосердии, милосердии к ней и ее беспутной дочери, и эта «молитва» продолжалась, пока у Эллен окончательно не сел голос, а сама она не обмякла, полностью выбившись из сил.

Внезапно воцарившаяся тишина ударила по барабанным перепонкам сильнее раската грома над головой.

Эллен отпустила волосы дочери.

Поначалу Эми не шевельнулась, стояла на коленях, согнувшись, прижимаясь лбом к полу, потом подняла голову, распрямилась.

Руку Эллен, которая железной хваткой держала дочь, свело судорогой. Она смотрела на нее, похожую на птичью лапу, массировала свободной рукой. Тяжело дышала.

Эми поднесла руки к лицу, вытерла кофе и слезы. Ее трясло.

На небе облако заслонило солнце, и свет, который вливался в окна, как яркая вода, чуть померк.

Гулко тикали часы.

Эми эта тишина пугала даже больше, чем крики. Она напоминала ей промежуток между ударами сердца, когда не знаешь, а произойдет ли следующее сокращение этого жизненно важного органа.

И когда мать наконец-то заговорила, Эми дернулась, словно от удара хлыстом.