Измайлов Андрей - Белый ферзь

– Успел… – неопределенно сказал Колчин. – Как думаешь, что дальше будет? В смысле, с Кублановским.

– Да ничего! Сторгуются. Сдаст фигуру-другую. Спустят на тормозах. Еще бы – та-акая информация!

– Какая?

– А я знаю? То-то и оно. У нас ведь службы информацией не обмениваются. Милиция, прокуратура, ФСК, контрразведка, служба охраны президента. Делай что хошь! Если президентов с мешками на головах, как Буратину, с моста кидают почем зря – и никого не находят, не карают, то нам, грешным, тому же Коле Брайдеру, смешно жаловаться. Если мы, РУОП, передаем оперативную информацию в ФСБ и она раскрывает преступление – что думаешь, благодарности от них ждать или ссылки на помощь коллег в ежедневной сводке? Вот вам… меч! Ну и мы поступаем соответственно. И нам, и им потом еще и достанется от прокуратуры, которая укажет на недостатки при ведении дел. Эх!.. Ладно! Что-то я все о своем, о своем… Правда, пойду.

– Ну давай…

– Пойду, да?

– Давай, давай!

– А то действительно пацаны Таньку затретируют.

– Нет вопросов!

– Ты-то – как? Нормально?

– Нормально, нормально.

– Если что, я… – сам знаешь.

– Знаю. Спасибо, Ром.

Борисенко ушел. Колчин стряхнул почти нетронутую закусь в единый целлофановый пакет, кинул в холодильник. Убрал тарелки. Протер стол. Выждал, пока влажные разводы подсохнут. Разложил газету. Еще раз внимательнейшим образом перечитал публикацию о «шестерке», дающей показания.

В квартире и в самом деле распространилась нежилая пустота. Инна не появится. Инна исчезла. Инна не просто съехала-уехала-переехала. Ее нет. Так ощутилось. Вчерашняя мимолетная досада в аэропорту. Потом – растущее беспокойство (первый сигнал – два хулиганских «байера» на трассе, не случайно, ищи взаимосвязь!). Потом… сейчас – отсутствие эмоций, хладнокровие, пустота в квартире.

Относительная пустота, относительная. Сёгун опять же… Значит, его к Борисенкам забросила Инна перед поездкой в Питер. На следующий день после отлета Колчина. И после этого никоим манером не объявлялась, если не принимать во внимание слова Борисенко о чьем-то присутствии (Иннином? Замок при открывании не хандрил, ключ проворачивался обычно). Разве Сёгун мог шебуршать – и тот отсиживался на борисенковском балконе, через балкон и мог на минуточку сигануть в дом родной. Он ведь и возник год назад именно через балкон, точнее – по крыше, еще точнее – неизвестно как. Вероятней всего, таки по крыше и на балкон и – невидимкой под тахту в спальне, когда проветривали кубатуру, балконную дверь приоткрыли. Он, Сёгун, и обнаружил себя только через сутки (через двое?). Как бы – вдруг откуда ни возьмись… Пшел вон! He-а! Жрать давайте, микады! Сёгун и есть Сёгун.

Колчин зарекся содержать в доме любую живность после смерти Чака еще на старой квартире, в Марьиной роще, где были отец, мать, он и… Чак, бульдожка. Умирал Чак девять месяцев. Водянка. Колчин в свои тогда шестнадцать по пять раз на дню выносил Чака во двор по нужде и все надеялся, надеялся. А потом сам сказал: «Пора». И сам отвез Чака – чтобы усыпили. И только через несколько лет наткнулся на случайную публикацию: когда делают укол, собака внешне спокойно засыпает, на самом же деле у нее наступает асфикция, она долго и мучительно задыхается, но сил хотя бы на то, чтобы конвульсивно содрогнуться, нет… А потом Колчин пошел в церковь и спросил у батюшки: «Могу я поставить свечку?». – «Кому, мальчик?». – «Своей собаке». – «Нет, мальчик. У собаки нет души. Не можешь». – «Это у Чака нет души? Тогда пошли вы все! Это у вас нет души!». На чем раз и навсегда иссякло уважение Колчина к известной конфессии. Лучше он буддизм предпочтет – не как религию, но как философию: и у дерева есть душа, и у собаки, и… у человека. А то получается: человек вроде бы чуть лучше собаки, живет иногда хуже собаки… еще шажок – и впору проповедовать с амвона о проблематичности наличия души у рабов божьих! (Замечательная идеология, заранее нарекающая всех прихожан РАБАМИ!) В общем, зарекся Колчин от живности в доме – стоит ли самому себе устраивать неизбежную горечь утраты где-то через каждые десять-двенадцать лет… Собаки дольше не живут. А эмоции, испытанные в связи с Чаком, – нет уж, избавьте.

Но Сёгуна никто не заводил, сам завелся. Окрестила его – вернее, нарекла – Инна. И очень удачно. Натуральный сёгун, типа Токугавы, кстати, благодаря которому столица нынче не в Киото, а в Эдо, иначе говоря, в Токио. Оно, мол, конечно, дорогой микадо и жена его, – сиди во дворце, наблюдай за синтоистскими ритуалами, продвигай учение Косики каратэ, прыгай по коридору, молоти макивару, играйся с катаной, а то и займись каллиграфией, живописью, философией-поэзией, книжками разными-пыльными. Но с назначением сёгуна сёгуном он, то есть кот помойный, получает абсолютную власть, «императорскую печать и мандат». И хоть вы на нет изойдите, но даже величину содержания, выделяемую императору, определяет сёгун! Между прочим, иногда император – прямой наследник солнечной богини Аматерасу Омиками, одной из дочерей богов Изанаги и Изанами, которая создала Японию из тверди, – соглашался ставить подпись под указами, подготовленными сёгуном, РАДИ ПРОПИТАНИЯ… До таких крайностей отношения между Колчиным и Сёгуном не дошли, однако помойный кот явно подраспустился – а как же! Пусть ты, уважаемый, и прямой наследник кого-то там мифического, но я, сёгун, конкретный распорядитель и хозяин на этой территории! Жрать давай! «Китикэт»- давай!