Уильям Айриш: Окно во двор

Спустя немного, с первыми лучами занимавшегося дня, кайма света вокруг шторы вдруг померкла, а в другой комнате штора поднялась, и я увидел, что он стоит у окна и смотрит во двор.

В руке он держал сигарету. Разглядеть ее я, конечно, не мог — я понял, что он курит, по порывистым, нервным движениям его руки, которую он то и дело подносил ко рту, и по поднимавшемуся над его головой облачку дыма. «Наверное, тревожится за нее», — подумал я. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Любой муж испытывал бы такое же чувство.

Должно быть, она уснула только теперь, промучившись всю ночь напролет. А через час-два над ними, вгрызаясь в дерево, вновь завизжит пила и загремят ведра. «Это, конечно, не мое дело, — подумал я, — но ему все-таки следовало бы увезти ее оттуда. Если бы у меня была больная жена…»

Он чуть высунулся из окна и принялся внимательно осматривать задние стены домов, окружавших колодец Явора.

Когда человек во что-нибудь пристально всматривается, это можно определить даже на значительном расстоянии — по тому, как он держит голову. Но его взгляд не был прикован к одному определенному месту, он медленно скользил по стенам домов, стоявших напротив моего. Когда он осмотрел их, я понял, что его взгляд теперь перейдет на мою сторону и, проделав тот же путь, вернется к исходной точке. Не дожидаясь этого, я немного отодвинулся в глубину комнаты, чтобы дать его взгляду благополучно миновать мое окно. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил меня в подглядывании. В моей комнате было еще достаточно темно, чтобы мое «бегство» осталось незамеченным.

Когда через одну-две минуты я занял прежнюю позицию, в том окне его уже не было. Он поднял еще две шторы. Но та, что закрывала окно спальни, по-прежнему была спущена. Меня невольно заинтересовал тот странный, оценивающий взгляд, которым он обвел окружавшие двор окна. Это показалось мне странным и как-то не вязалось с его тревогой о жене. Когда человек чем-то озабочен или встревожен, он погружен в себя и его взгляд рассеянно устремлен в пространство. Когда же взгляд его всматривается в окна соседних домов, это говорит об озабоченности иного рода, об интересе, направленном на нечто вне собственного «я». Одно не очень-то сочетается с другим. Но это противоречие было настолько пустяковым, что едва ли стоило придавать ему какое-то значение. Только человек, изнывающий от полного безделья, мог обратить на это внимание.

Судя по окнам, та квартира как бы вымерла. Должно быть, он ушел или лег спать сам. Три шторы были подняты, а та, за которой скрывалась спальня, оставалась опущенной. Вскоре Сэм, мой приходящий слуга, принес завтрак и утреннюю газету, и это помогло мне убить два-три часа. И я до поры до времени выбросил из головы чужие окна.

Все утро косые лучи солнца падали на одну сторону дворового ущелья, а после полудня они осветили другую.

Потом начали постепенно ускользать, покидая двор, и снова наступил вечер — ушел еще один день.

По краям прямоугольника стали зажигаться огни. Порой то там, то здесь стена, как резонатор, отражала обрывки радиопередачи: кто-то, видно, включил приемник на полную мощность. Если напрячь слух, можно было среди прочих звуков различить доносившееся издалека позвякивание посуды.

Разматывалась цепь маленьких привычек, из которых складывалась жизнь обитателей этих домов. Эти привычки связывали их крепче, чем самая хитроумная смирительная рубашка, когда-либо изобретенная тюремщиком, хотя они считали себя свободными. Как и во все вечера, парочка непосед стремительно вырвалась на простор, забыв потушить свет; он примчался обратно, пощелкал выключателями, и в их квартире стало темно. Женщина уложила спать ребенка, грустно склонилась над кроваткой и, как мне казалось, в глубоком отчаянии присела к зеркалу красить губы.

Весь день в квартире четвертого этажа того дома, что стоял поперек этой длинной внутренней «улицы», три шторы оставались поднятыми, а четвертая — спущенной. До какой-то минуты это не доходило до моего сознания — я почти не глядел в ту сторону и не думал об этом. Правда, иногда в течение дня мои глаза останавливались на тех окнах, но мысли мои были заняты другим. Только когда в крайней комнате, их кухне, на окне которой штора была поднята, вспыхнул свет, я вдруг понял, что весь день шторы оставались в прежнем положении. Тут до меня дошло, что за весь день я ни разу не видел той женщины. До этой самой минуты я вообще не заметил в их окнах никакого признака жизни.