Эрик Аксл Сунд - Подсказки пифии

Палец начал синеть. Еще поворот, и еще поворот, а потом еще. Крики мертвецов пульсировали в ее пальце.

Вигго Дюреру, урожденной Гиле Беркович, оставалось жить десять минут. Она упала на колени перед памятником, менорой, семисвечником. Кто-то повесил венок на один из толстых рожков.

Ее тело старо, глубоки мозоли на руках, и лицо бледно и водянисто.

На ней серое пальто с белым крестом на спине.

Крест – знак освобожденного узника концлагеря в Дахау, но пальто не ее. Оно предназначалось молодому датчанину по имени Вигго Дюрер, так что ее свобода была фальшивой. Она никогда не была свободным человеком, ни до, ни после Дахау. Она оказалась закованной в цепи семьдесят лет назад, и поэтому она сейчас здесь.

Она повернула болт еще раз. От боли палец почти онемел, от слез все расплывалось перед глазами. Жить оставалось семь минут.

“Что такое совесть? – думала она. – Сожаление? Можно ли сожалеть обо всей своей жизни?”

Все началось во время оккупации, в день, когда она предала свою семью. Она выдала немцам происхождение отца и братьев, и они отправились к еврейскому кладбищу возле Бабьего Яра, со всем своим скарбом, погруженным на тачку. На написание доноса ее толкнула зависть.

Она была мамзер, незаконная, кому вход в общество заказан.

В тот осенний день она решила остаток жизни прожить кем-нибудь другим.

Но она хотела в последний раз взглянуть на отца и старших братьев и потому пробралась сюда. Недалеко от места, где она сейчас стояла, была тогда рощица, окруженная высокой травой. В траве она и спряталась, лежала в двадцати метрах от края рва и видела все, что произошло. Боль в пальце пульсировала по мере того, как воспоминания возвращались к ней.

Немецкая зондеркоманда вместе с двумя батальонами украинских полицаев обеспечивала логистику. Потому что расстрелы были вопросом систематической, почти промышленной работы.

Она видела, как сотни людей вели ко рву на расстрел.

Большинство были голыми, лишенными всего своего имущества. Мужчины, женщины, дети. Не имело значения. Такова демократия истребления.

Еще поворот болта. В струбцине что-то заскрипело, но боль как будто пропала. Осталось только огромное давление, которое ощущалось как жар. Она выучила, что душевную боль можно вытеснить болью физической. Она закрыла глаза, и в памяти встали картины того осеннего дня.

Украинский полицай прошел с заржавленной тачкой, нагруженной кричащими грудными детьми. К нему присоединились еще двое, и по очереди они принялись швырять крошечные тельца в ров.

Она не видела своего отца, зато хорошо видела братьев.

Немцы связали юношей друг с другом, около двух или трех дюжин были обмотаны колючей проволокой, шипы глубоко вонзались в обнаженные тела, и живые волокли за собой своих мертвых или потерявших сознание товарищей.

Оба ее брата попали в эту группу и были живы, когда упали на колени у края обрыва, чтобы получить пулю в затылок.

Ей оставалось жить пять минут. Она наконец раскрутила струбцину и сунула ее в карман. В пальце стучало, боль возвращалась.

Она стояла на коленях, как ее братья на этом же месте, и была сейчас ими обоими одновременно. Тогда она предала свою семью, с этого все и началось.

Все, что она потом делала в своей жизни, брало начало в событиях тех осенних дней.

Она влилась в ряды доносчиков. Сталинская диктатура превращала друзей во врагов, и даже самые пламенные сталинисты не были в безопасности. При немцах положение дел осталось тем же, только доносили теперь на евреев и коммунистов, а она просто делала так же, как другие. Приспосабливалась, пыталась выжить. Еврейская девочка, мамзер или нет, не имела шансов, зато у молодого сильного мужчины возможность выжить была.

Скрывать от других свой физический пол оказалось нелегко, особенно в Дахау. Вероятно, сохранить тайну не получилось бы, если бы не защита начальника охраны. Для него она была уховерткой, Ohrwurm, мужчиной и женщиной одновременно.

В своем сознании Гила Беркович была и мужчиной, и женщиной или ни тем ни другим, но действовать как мужчина было практичнее – из-за предпочтений общества.

Она даже женилась на одной из молоденьких девочек из сигтунской гимназии, на Генриетте Нордлунд, и брак этот был идеальным. Она содержала Генриетту в обмен на молчание и на то, что Генриетта периодически играла роль жены.

Ей было жаль, когда Генриетта так несчастливо погибла. Лучшей жены она не могла бы желать. Но в последние годы все наладилось.