Эрик Аксл Сунд - Подсказки пифии

– Я подожду с ФБР до завтра, – сказала Жанетт Чильберг. – А потом Дюрер все равно попадет в их список, независимо от того, хотите вы этого или нет. – Фон Квист услышал на том конце театральный вздох. – А что касается хождения Генриха Четвертого в Каноссу, – продолжила Жанетт тем же сверхотчетливым медленным голосом, каким он сам говорил так недавно, – то, полагаю, позднейшие исследования рассматривали данный эпизод как мастерский шахматный ход Генриха. В конце концов, длинную соломинку вытянул он, а не погрязший в коррупции папа Георгий. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Ведь это вы историк, а я всего лишь глупая женщина.

Он услышал, как щелкнуло в трубке, когда Жанетт отключилась. Деннис Биллинг похлопал его по спине и вручил ему бокал, и тут в прокуроре вскипела долго сдерживаемая злость.

Это что еще – “погрязший в коррупции”?

В очередной раз глаза прокурора оказались прикрыты шорами самодовольства.

Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.

За едой отец хранил молчание и был неподвижен – только рука с ложкой двигалась между ртом и тарелкой с супом, вверх-вниз. Она насчитала двадцать восемь вверх-вниз, потом отец опустил ложку в пустую тарелку, взял салфетку и вытер рот. Откинулся на спинку стула, сцепил руки на затылке и посмотрел на ее братьев.

– Вы двое, идите к себе и соберите, что у вас еще осталось.

Сердце у нее тяжело застучало. Она нехотя проглотила еще ложку супа и откусила хлеба. Ей так не хватало супа, сваренного мамой. У этого был вкус, как у земли.

Братья взяли тарелки, поднялись и сложили их в корыто у печи.

– Сначала вымойте посуду, – велел отец, и она расслышала в его голосе знакомое раздражение. – Это хороший фарфор, может быть, нам разрешат оставить его себе. А если мы бросим его здесь, то точно его лишимся. Столовое серебро положите в деревянный ящик у двери.

Краем глаза она видела, как отец ерзает на стуле. Может, он и на нее сердится? Его иногда раздражало, что она не доедает до конца.

Но не теперь. Когда братья загремели тарелками, отец перегнулся через стол и взъерошил ей волосы.

– Ты как будто встревожилась, – сказал он. – Бояться ведь нечего, правда?

Нет, подумала она. Я тревожусь не за себя, а за вас.

Она старалась не смотреть отцу в глаза. Знала, что отец-то смотрит на нее не отрываясь.

– Милая тохтер, – он погладил ее по щеке, – нас просто депортируют. Посадят в поезд и куда-нибудь увезут. Может, на восток. Или на север, в Польшу. Не так много мы можем сделать. Придется начинать с нуля, где бы мы ни оказались.

Она попыталась улыбнуться, но настоящая улыбка не вышла, потому что она засомневалась, правильно ли делает.

Она видела объявление на стене дома недалеко от пещерного монастыря, где заперлись дураки из православных. Жить всю жизнь на воде и хлебе в пещерках без окон, чтобы оказаться ближе к Богу. И правда ненормальные.

Из объявления, вывешенного немцами, выходило, что они хотят, чтобы все евреи Киева пришли на еврейское кладбище.

Почему немцы не потребовали, чтобы православные пришли на свое кладбище?

Всего три дня назад никто на улице не интересовался ее происхождением. Они ведь не жили в еврейском квартале и были не слишком религиозными. Но через день после того, как она отправила немцам письмо с их именами и адресом, все обо всем узнали, и иные соседи, которые раньше были их друзьями, теперь плевали ей вслед, когда она шла на рынок.

Ах ты шмегеге, подумала она, торопливо глянув на отца. Братья отправились в комнату, собирать остатки вещей.

Она знала, что она не его ребенок.

Раньше она думала, что она его родная дочь, до смерти матери никто с ней об этом не говорил, но теперь об этом знали все, кроме него. Даже братья знали и поэтому били ее, когда им надоедало драться друг с другом. И поэтому же они могли пользоваться ее телом, когда хотели.

Мамзер.

Годами она верила, что косые взгляды и шепотки – из-за чего-то другого, из-за того, что она некрасива и ходит в рваной одежде, но это потому, что люди знали: она – незаконная. Подтверждение она получила, когда в зеленной лавке соседская девочка, смеясь во весь рот, рассказала, что ее мать десять лет делила постель с тем франтоватым художником, что живет через три квартала. Братья несколько раз называли ее мамзер – а она не знала, что значит это слово. Но после встречи с той девочкой в зеленной лавке она поняла: она – некто, у кого нет семьи.