Мартин Смит - Красная площадь

— Откуда вы знаете Руди?

— Ну и нашли время для работы! Слава Богу, что у меня бессонница. У вас тоже?

— Нет.

— А вроде похоже. Сходите к врачу. Конечно, если не возражаете.

— Так откуда? — снова предпринял попытку Аркадий.

— Розена? Я его не знал. Встречались однажды, неделю тому назад. Он хотел поговорить об искусстве.

— Почему об искусстве?

— Я профессор истории искусств. Я же сказал вам по телефону, что я профессор. Ну и следователь вы, скажу я вам!

— Чем интересовался Руди?

— Он хотел все знать о советском искусстве. Советское авангардистское искусство — самый творческий, самый революционный период, но советский человек — невежда. Я не мог за полчаса дать Розену образование.

— Спрашивал ли он о каких-нибудь конкретных картинах?

— Нет. Но я понял, что вы имеете в виду, и это довольно забавно. Партия годами насаждала социалистический реализм, и люди вешали на стены полотна с изображениями тракторов, а шедевры авангарда прятали в туалете или под кроватью. Теперь они достают их оттуда. Ни с того ни с сего в Москве стало полно знатоков искусства. Вам нравится социалистический реализм?

— Это то, о чем я меньше всего знаю.

— В данный момент вас интересует искусство?

— Нет.

Фельдман поглядел на Аркадия недоверчиво, но с интересом. Они находились неподалеку от библиотеки, у юго-восточного угла Кремлевской стены, где ступеньки спускались между деревьями к реке. В лучах подсветки ветви деревьев казались кружевами из золота, черненными сверху.

— Я сказал Розену, что люди забывают о том, что вначале революцию, по существу, двигал идеализм. Если бы не голод и не гражданская война, Москва была бы самым захватывающим воображение местом в мире. Когда Маяковский говорил: «Улицы — наши кисти, площади — наши палитры», то это так и было. Каждая стена служила полотном. Разрисовывали поезда, корабли, самолеты, воздушные шары. Художники творили на обоях, тарелках, конфетных обертках, и они искренне верили, что создают новый мир. Женщины выходили на демонстрации с требованиями свободной любви. Все считали, что нет ничего невозможного. Розен спрашивал, сколько могла бы стоить одна из тех конфетных оберток.

— Такой же вопрос пришел и мне в голову, — признался Аркадий.

Фельдман возмущенно затопал вниз по ступеням.

Аркадий продолжал:

— Поскольку авангардистское искусство не одобряли, вы избрали, что называется, самоубийственную специализацию. Не из-за этого ли вы привыкли работать по ночам?

— Не совсем глупое замечание, — Фельдман резко остановился. — Почему цвет революции красный?

— По традиции?

— Не по традиции, а потому, что так сложилось исторически. Обезьяночеловек начал с людоедства, раскрашивания себя кровью. Теперь этим занимаются только Советы. Поглядите, что мы сделали с гением революции. Что из себя представляет Мавзолей Ленина?

— Это квадрат из красного мрамора.

— Это конструктивистская композиция, в основе которой лежит замысел Малевича. Это — красный квадрат на красном квадрате. Это было больше, чем просто сделать из Ленина копченую селедку. В те дни искусство было повсюду. Сталин задумал вращающийся небоскреб выше «Эмпайр Стейт Билдинг». Попова создавала сверхмодные одежды для крестьянок. Московские художники собирались выкрасить деревья в Кремле в красный цвет. Ленин против этого возражал, но люди считали, что все можно. Это было время надежд, время фантазий.

— Вы читаете лекции об этом?

— Никто не хочет слушать. Как и Розен, они хотят только продавать. Я потратил целый день, устанавливая для дураков подлинность произведений искусства.

— У Розена было что продать?

— И не спрашивайте. Мы должны были встретиться два дня назад. Он не пришел.

— Тогда почему вы считаете, что у него было что продать?

— Сегодня все продают все, что у них есть. И Розен говорил, что у него кое-что нашлось. Он не говорил, что именно.

На набережной Фельдман посмотрел вокруг с таким энтузиазмом, что Аркадий почти что представил себе выкрашенные в кремлевских садах деревья, марширующих по улице Горького амазонок, дирижабли, буксирующие под луной пропагандистские плакаты.

— Мы живем на руинах нового мира, которого никогда не было. Если бы мы знали, где копать, кто знает, что бы мы нашли, — сказал Фельдман и устало побрел по мосту в одиночестве.

Аркадий медленно шел вдоль стены по набережной к себе домой. Ему не хотелось спать, но это не было похоже на бессонницу. Просто его взволновал разговор.