Мартин Смит - Роза

— У него не было никого, кроме Шарлотты. Попробуйте другие версии, Блэар.

— Другие версии? Допрашивать имеет право только полиция, но обратиться туда значило бы предать дело гласности, а этого семейство Хэнни категорически не хочет. Так что мне не остается ничего другого, кроме как пытаться проследить те слабые и почти бездоказательные версии, какие у меня есть.

— И что же это за версии?

— Например, зависть. Преподобный Чабб настолько не любит своего чересчур удачливого викария, что бьет его подсвечником по голове и прячет тело в склеп.

— Не верю.

— Я тоже в это не верю. Другой мотив — деньги. Член парламента мистер Эрншоу слушает страстную речь Мэйпоула в защиту шахтерок, но ум его занимает на самом деле лишь то, что викарий помолвлен с состоятельной девушкой. Эрншоу тайком приезжает в Уиган, перерезает горло Мэйпоулу, возвращается в Лондон и уже потом открыто, в облике благородного борца за трезвость, появляется в Уигане, чтобы обхаживать безутешную мисс Хэнни.

— Исключено.

— Возможно, что исключено. Тогда остаетесь вы, честный и порядочный Оливер Леверетт [33], который всегда любил Шарлотту Хэнни и, несомненно, должен был быть шокирован, когда она из упрямства предпочла делить постель и банковский счет не с вами, а с вашим лучшим другом. Вы вроде бы приставлены мне помогать, однако не сделали ничего, лишь описали святого, который никогда не существовал. Такого Мэйпоула, каким его обрисовали вы, я никогда не найду. Но Джон Мэйпоул не был святым. Он не подчинялся Чаббу. Он был не прочь приударить за шахтерками. Шарлотту Хэнни, скорее всего, он считал просто ведьмой, которой можно попользоваться и бросить. Вы подозревали, что назревает что-то неладное. За неделю до его исчезновения вы спросили его об этом, и, когда он ответил, что все хорошо, вы отлично поняли, что это ложь. Вот вы и есть моя последняя версия, Леверетт.

Леверетт вспыхнул так, будто получил пощечину.

— Джон и вправду ответил мне, что не стоит беспокоиться. Откуда вы узнали, что я его спрашивал?

— Что заставило вас спросить?

— Он был чем-то очень взволнован.

— Что именно он вам ответил?

— Что переживает духовный кризис. Что шахтеры куда более чисты перед Богом, нежели священнослужители. Что его поминутно бросает то в восторг, то в отчаяние. Но при этом уверил меня в том, что с ним все в порядке.

— И вам это показалось убедительным?

— Я понимал, что Джон — живой человек. Как и я сам. Пусть я любил Шарлотту, но я никогда не домогался ее. И никто не радовался за Джона сильнее, чем я, когда объявили об их помолвке.

— Давайте вернемся назад к восторгу и отчаянию. Восторг — это какая-нибудь работница? А отчаяние — Шарлотта Хэнни?

— Для него существовала только Шарлотта.

— В обоих качествах? Вот это женщина!

— Блэар, неужели вы и в самом деле меня подозреваете?

— Нет, но, по-моему, пора бы уже вам начать мне помогать. Можете вы это сделать?

Леверетт покраснел до корней волос:

— Каким образом?

— Достаньте мне материалы расследования причин взрыва на шахте Хэнни.

— Существует официальный отчет. Мы с вами говорили об этом. Здесь, в городе, в конторе фирмы он есть, но этот экземпляр нельзя выносить оттуда, об этом я вам тоже говорил.

— Принесите мне его в гостиницу.

— Зачем?

— У меня будет ощущение, что я хоть что-то делаю. В Англии и англичанах я ничего не понимаю. А в шахтах разбираюсь.

— Что-нибудь еще?

— Мне понадобится ваша коляска.

— И это все?

Блэар вспомнил притчу о царе Соломоне:

— Какие-нибудь чернокожие женщины через Уиган не проезжали? Африканки? [34]

— Нет, а что?

— Так, просто кое о чем подумал.

Блэар катил по направлению к шахте Хэнни, а навстречу ему по обочинам дороги устало брели по домам шахтеры и шахтерки. Коляска Леверетта в самом прямом смысле слова возносила Блэара на высший социальный уровень. Отсюда он уже не различил бы ни Фло, ни Билла Джейксона. Никто из возвращавшихся с работы не поднимал глаз. В сумерках этих людей вполне можно было принять за стадо овец.

Блэару очень не хватало здесь яркого экваториального солнца, резких переходов от дня к ночи, однако он не мог не признать, что и в красках английского пейзажа тоже есть свое странное очарование. Грозовые облака поднимались такой высокой стеной, что на ее фоне груженный углем состав казался не более чем легкой складкой на местности. Среди живых изгородей и между печных труб носились воробьи, шнырявшие вверх и вниз, внезапно вылетавшие на свет, но так же мгновенно скрывавшиеся в темноте. Повсюду ощущалось какое-то особое спокойствие, не нарушаемое даже поездами и паровозами; пейзаж был словно погружен в легкую дымку, уничтожить которую не могла никакая завеса сажи.