Лин Андерсон - Бредень

– Я уезжаю на неделю, – тихо сказал он, налил себе бокал вина и сел за стол напротив нее. – Меня приглашают поработать в Париже.

Она молчала, и он протянул руку и стал нежно водить большим пальцем по ее ладони.

– Один мой старинный приятель хочет, чтобы я на время заменил ему в бэнде саксофониста, пока тот будет в отпуске. – Он сжал ей ладонь и наклонил голову, пытаясь поймать ее взгляд. – Я подумал, мы можем поехать вместе.

– Я не могу.

– Почему?

– Убийство…

– Ты успеешь с ним закончить. Я еду только через пару дней.

Она покачала головой:

– Нет. Не успею.

Она отняла у него свою руку. Колокола смолкли, и в мире образовалась пустота. Если она не поедет с ним в Париж, то он может не вернуться, не вернуться в эту квартиру, к ней. Нет, нельзя об этом думать, нет, только не сейчас.

Он удержал ее в дверях, поймав за руку.

– Ты должна сказать мне, Рона, если ты меня больше не хочешь. Тебе придется сказать. – Он прижался щекой к ее щеке и зашептал ей в ухо: – Скажи мне, Рона. Скажи: уезжай и не возвращайся. Скажи.

В последовавшей тишине он накрыл ее рот своими губами.

Вернувшись к себе после разговора с Роной, Билл Уилсон обнаружил, что его стол весь в желтых записочках. Похоже, в его отсутствие много чего произошло. Дженис выяснила, что хозяин квартиры, где нашли труп, проводил отпуск в собственном баре на Тенерифе. У парня было полно денег и куча домов в Глазго и округе, чего он, разумеется, не афишировал. Эту квартиру он сдавал в аренду через агентство недвижимости на Думбартон-роуд. Дженис там уже побывала. Место на первый взгляд приличное, докладывала она, да только там никого нет. Наверное, владельцы тоже уехали в отпуск.

Рона поведала ему об успехах экспертов-криминалистов.

– Мы определили профиль ДНК по слюне и сперме. Кроме того, у нас есть два волоса, не принадлежащих убитому мальчику, – сказала она.

– То есть мы имеем генетический профиль убийцы?

– Да. Я отправила образцы в лабораторию ДНК Результаты будут готовы не раньше, чем через сорок восемь часов.

– Не много от этого пользы без самого подозреваемого, – заметил он.

– Может быть, нам повезет с базой данных ДНК.

– Будем надеяться. Что там с покрывалом?

– На нем еще много старых пятен, требующих обработки.

– Значит, им часто пользовались?

– Боюсь, что да.

По словам констебля Кларк, с покрывалом дело обстояло еще занятнее. Теперь они точно знали, что это штора, сшитая на заказ, и дорогая. Это давало шанс найти место, где ее покупали. Рисунок был очень необычный – большие завитки зеленого, красного и синего шелка.

Билл вспомнил ту ужасную комнату. Запах спермы, пота, грязи и эти мерзкие дерьмовые занавески на окнах, плотно задернутые, чтобы скрыть происходящее внутри.

– Материал французский, – говорила Дженис, – мы даже знаем фамилию изготовителя. – Она едва не улыбалась. – Магазинчик на Рю Сен-Жорж возле собора Сакре-Кёр, где продают эксклюзивные ткани. Ее купили либо уже здесь, либо в Париже. В любом случае это можно выяснить, сэр.

Билл был доволен.

– Свяжитесь лучше с прокурором, пусть даст разрешение изъять данные на эту штору, если кто-нибудь ее узнает.

– Уже готово, сэр, – торжествующе объявила Дженис.

Похоже, корабль вполне мог следовать своим курсом и без капитана.

– Как семинар? – поинтересовалась она.

– Мрак.

Она так и подумала, поговорив с констеблем Макфайл, сказала Дженис. Та, очевидно, сразу после семинара помчалась домой повидать свою маленькую дочурку.

– Да. Я ее понимаю, – согласился Билл.

Говорят, что когда у полицейского не остается сочувствия к людям, ему пора на пенсию. Интересно, каков необходимый уровень сочувствия? Это все равно что у врачей. Нельзя слишком жалеть больных, нельзя выносить эту жалость за пределы больницы. Ему удалось уцелеть, работая в полиции. Он до сих пор был способен смеяться над трудностями. Нужно сохранять чувство юмора, иначе ты сойдешь с ума, как те субъекты, которых ты ловишь и сажаешь за решетку.

Но вот в последний раз чувство юмора ему изменило. Это убийство он принял чересчур близко к сердцу. И у Роны было такое выражение, когда он говорил ей о родимом пятне на ноге мальчика, что ему стало не по себе. Такое же выражение было и у молодой женщины-констебля во время семинара: затравленное, виноватое, отчаянное, как будто Божий мир был слишком ужасным местом для жизни.

Когда он вошел в лабораторию, Рона работала за столом. Обычно она собирала волосы сзади, но сегодня они были распущены и делали ее похожей скорее на юную студентку, чем на опытного эксперта, каковым на самом деле она была. Говоря о родимом пятне, он, конечно, не скрывал своей радости, потому что верил, что это важная зацепка, которая поможет им установить личность мальчика. Но на лице Роны появилось смятение. Не он один принял случившееся близко к сердцу.