На всех рисунках была Энн Монтроуз. Эти замысловатые, с изумительным тщанием выписанные абстрактные линии на самом деле складывались в ее лицо, улыбающееся, живое.
В точности как на недавно виденном рисунке.
Он перебрал, разглядывая, листки. Поэзия, которую Энн пробудила в рисовальщике. Улыбается. Смеется. Спит…
Макэвой поднес поближе к глазам последний рисунок. Тщательные линии и штрихи покрывали листок, вырванный из блокнота.
Спящая Энн Монтроуз на кованой кровати под пологом – руки покоятся на покрывале, волосы рассыпаны по подушке.
В нескольих местах рисунок размылся. Слезами?
Макэвой перевернул листок.
Подпись и дата – чуть более недели тому назад.
Он бросился к двери.
Выдернул из кармана мобильник.
Набрал номер единственного человека, у которого достанет умения воскресить мертвого.
Три часа спустя Макэвой подъехал к больнице в Уэйкфилде. Снег пока не добрался до этого форпоста Западного Йоркшира. Холод продирал до костей, а липкий мокрый воздух будто выдохнули больные легкие.
Макэвой отбросил волосы с глаз. Поежился, поднял воротник.
Глотнув напоследок ледяного киселя, решительно шагнул в автоматические двери, пересек линолеумное пространство цвета горелого жира. У регистратуры приемного отделения кто-то не поленился развесить рождественские украшения, но все эти флажки выглядели непристойностью на фоне осыпающейся штукатурки и потолка в бурых потеках.
Он старательно изображал, будто знает, куда идет. Миновал стойку, даже не повернув головы, наугад выбрал коридор и, судя по табличкам, оказался в отделении онкологии. Решив, что это не самое удачное направление, свернул в другой коридор, уходивший влево. И вжался в стену: две полнотелые нянечки, сплошь тугие округлости, обтянутые голубой униформой, едва не переехали его тележкой со стопками постельного белья.
– Поберегись, – пропыхтела старшая; вязкий йоркширский говорок.
– Тесновато у нас, а? – хихикнула вторая. Рыжие волосы классического йоркширского оттенка, на носу – лет десять как вышедшие из моды очки с круглыми стеклами.
– Ну, будь мне суждено угодить под колеса, более симпатичную пару убийц и представить нельзя. Можно поинтересоваться, я правильно иду в отделение интенсивной терапии?..
Пять минут спустя Макэвой вышел из лифта на третьем этаже. В нос ударили запахи крови, хлорки и больничной пищи. Толстяк в форме тюремного охранника потягивал что-то из мерного стаканчика, водрузив локоть на стойку дежурной медсестры. Его маленькие, похожие на побеги цветной капусты уши торчали на бугристой картофелине обритой головы, как две ручки на одной чайной чашке.
Макэвой в упор посмотрел на него. Впервые со времен студенческих состязаний в регби он постарался казаться как можно больше и сильнее – дабы внушительный облик придал весомости.
Вытянутое из кармана удостоверение заставило охранника выпрямиться.
– Чандлер, – деловито сказал Макэвой, – где он?
Недоумение длилось доли секунды, удостоверения и резкого тона было достаточно, чтобы указать охраннику место в пищевой цепи, и ему даже в голову не пришло поинтересоваться, зачем Макэвою это знать и откуда он.
– В частной палате, вон там, – ответил он, и опытное ухо Макэвоя уловило в его говорке намек на Приграничье.
– Гретна? – с тенью улыбки спросил он.
– Эннен, – довольно ухмыльнулся охранник. – А вы?
– Шотландские горы. За Эдинбургом и почти всем остальным.
Двое шотландцев нашли друг друга в коридоре йоркширской больницы и улыбнулись друг другу, связанные внезапным чувством родства.
– Совсем плох, да?
– Не настолько, как сперва показалось. Все эти кровавые лужи. Ошметки шеи прям на честном слове держались. А ведь сидел-то в одиночке. Никого рядом.
– В сознании?
– Едва. Его подлатали по прибытии, но доктора талдычат про какую-то микрохирургию, если швы не справятся. Еще недавно лежал в отключке, лицо замотано, как у мумии. Я вот выскочил глотнуть кофейку. Напарник тоже перекусывает, скоро вернется. Нас не предупредили насчет посетителей.
Макэвой кивнул и одним махом отмел ожившие подозрения охранника.
– Я должен его увидеть. В отключке он или нет.
Охранник собрался возразить, но прочел в глазах Макэвоя свирепую решимость и одумался. И верно, что худого в том, чтобы удовлетворить вежливую просьбу?
Макэвой оценил его покладистость и наградил величественным кивком. Сердце тяжело ухало, но он заставил себя успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов и на пару мгновений закрыв глаза.
Читать дальше