Дэвид Марк - Сумерки зимы

– Звони в «Медведь». Там есть такая Шарон. Если Энжи бухает на Фримо, Шарон должна ее знать.

Кивнув, Макэвой торопливо набрал номер справочной службы. Почти вечность слушал сюсюкающий голосок с азиатским акцентом, изливавший пустые приветствия.

– «Медведь»! – завопил он. – Фримен-стрит. Гримсби.

Тремберг поморщилась.

– Нет! – взревел Макэвой. – Просто переключите меня. Переключите!

Миг спустя дернул головой – соединили.

– Привет! Это «Медведь»? Мисс… Шарон? Я из полиции Хамберсайда. Мне срочно нужно связаться с женщиной, которая может быть вашим завсегдатаем. Энжел Мартиндейл…

Оторвав глаза от дороги, Хелен следила, как гнев на лице Макэвоя уступает место разочарованию. Она знала, что ему говорит барменша из «Медведя». Разумеется, Шарон решила защитить Энжи и сейчас вежливо расписывает Макэвою, куда тому следует отправиться.

Не раздумывая, Хелен выхватила телефон у своего сержанта.

– Шарон! Это Хелен Тремберг. Арестовала бейлифа Барри, когда тот вырубил Джоно монтировкой. Помнишь? Так вот, нам позарез нужна Энжи Мартиндейл. Богом клянусь, если ты услышишь, что мы арестовали ее, я оплачу все поставки пива в твою лавочку на год вперед. Именно… Отлично, дорогуша. Отлично.

Хелен вернула телефон Макэвою:

– Кто-то из клиентов болтал с нею в «Уилсоне» где-то с час назад. Верхний конец Фримен-стрит. Там подают «Басс».

– Нет ли у нее способа связаться с…

– Фримен! – объявила Тремберг, сворачивая направо за зданием «Гримсби Телеграф» на видавшую лучшие времена улицу с витринами в уныло-старомодных рождественских гирляндах. – Место, где рождаются мечты.

В набухающих сумерках пунктиры неоновых вывесок и мигающих цветных огоньков, заколоченные витрины и покрытые граффити ставни показались Макэвою перенесенными сюда из какой-то страны Варшавского договора. К убогости Гулля он уже привык, а этот городишко видел впервые. Новые картины упадка и бедности, апатии и болезненного смирения язвили его в самое сердце.

– В конце улицы, – сказала Тремберг.

Миновали разверстый зев рыбного рынка, качающиеся вывески и облупившиеся фасады трех пабов. Макэвой принюхивался, ожидая уловить запахи трески, пикши, может, палтуса… Ничего. В воздухе не было даже привкуса морской соли. Только тяжелый дух жареной картошки и автомобильных выхлопов. И вокруг лишь снег, тьма да запертые двери магазинов, прячущиеся в черных тенях.

– Вот заведение Шарон. – Тремберг ткнула пальцем в белое здание с черной дверью, у которой толпились куряки, пританцовывая от холода, сплевывая да выпуская струи дыма. – А там «Уилсоне». Свет есть. – Она смотрела на здание чуть впереди, зажатое между магазинчиком поношенной одежды и булочной. – Добрый знак.

Сбросив скорость, Тремберг свернула в парковочный закуток у паба. На миг прикрыла глаза, прежде чем вырубить зажигание. Затем открыла и медленно повернула голову. Макэвой смотрел на закрытую входную дверь.

– Энжелы здесь может и не быть, – пробормотал он.

– Верно.

– Она может быть где угодно. Выпивает. Встретилась с мужчиной. Отправилась за покупками к Рождеству…

– Да.

– Шансы на то, что она здесь…

– Невысокие?

– Почти нулевые.

– Раз уж мы тут, можно и пропустить по стаканчику…

– Пинту «Басса»?

– Пинту «Басса», точно.

Они переглянулись, убеждая себя, что верят в эту ложь.

Макэвой открыл дверцу, и в нее тут же с силой вцепился ветер, обжег лицо холодом. К тому времени, когда Макэвой с трудом выкарабкался из крошечной машины, Тремберг уже дергала за липкую латунную дверную ручку и носком ботинка колотила в дверь паба.

– Закрыто, – процедила Хелен. Нащупала в темноте прорезь для писем, наклонилась к щели, откуда вытекала тонкая полоска желтого света. – Полиция! Мы из полиции!

Приложила к щели ухо.

– Есть что-нибудь? – спросил Макэвой.

Скривившись, Тремберг обернулась к нему:

– Непонятно. – Раздраженно взмахнула рукой, словно призывая ветер стихнуть. – Ничего не слышу. Сам попробуй.

Хелен отодвинулась, и Макэвой прижался к прорези ухом, затем губами и крикнул:

– Энжел Мартиндейл! Вы здесь? Откройте, полиция!

Этот звук ни с чем не спутаешь. Человеческий голос. Полный ужаса. Гортанный, животный стон бескрайнего, безликого ужаса.

Тремберг тоже его услышала, но тут же отвлеклась, оглянувшись на курильщиков, прежде топтавшихся у «Медведя». Теперь они брели в их сторону, привлеченные надвигающимся скандалом.