Франк Тилье - Головокружение

Застенки.

Я вытянул шею: это единственное движение, которое мне удавалось. Голова оторвалась от земли, и сразу острая боль пронзила лопатки. Я ничего не видел.

– Фарид?

– Жонатан? Это ты, Жонатан?

В полной тьме его голос звучал испуганно, и в нем сквозила паника. Я догадался, что Фарид находится совсем близко от меня, не дальше метра. Он простонал:

– Мне кажется, теперь он станет пытать меня… Теперь он разозлился на меня. Каждый в свою очередь мы будем наказаны…

Вокруг нас все так же продолжали свою водную симфонию капли, срываясь с потолка и разбиваясь о землю. Холод все так же трудился над моим застывшим лицом, по-прежнему завывала пропасть.

– Ты давно очнулся?

– Не знаю! Может, полчаса назад, может, час… Жо… Жо, мне кажется, что под цепью я совсем голый. Он меня полностью раздел. Я ничего не чувствую. Ни рук, ни ног. Ничего. Это как если бы… я где-то плыл. Ступни словно висят в пустоте, но пошевелить ими я не могу, клянусь. Я умру от холода, Жо… И быстро умру… Уйти отсюда раз и навсегда. Я больше не могу…

Голый… о господи! Я бы ему не дал и двух часов. Дыхание мое невольно участилось, и мне стало еще больнее. Я увидел себя в агонии, обмотанного цепью. Мы сегодня плотно поели, выпили много воды. Сколько еще времени пройдет до смерти? Сколько часов? Сколько ночей? Я начал быстро прикидывать в уме: а что, если Мишель пробил-таки брешь в завале и смылся? А что, если маска все же взорвалась и теперь он там валяется в темноте?

Я громко позвал его по имени. Потом постарался думать о Франсуазе, о дочери, вспомнить их запах… И снова ничего не получалось. Нет, надо было успокоиться во что бы то ни стало. Я опять повторил весь список высочайших вершин мира, вслушиваясь в шум крови у себя в артериях. Потом сглотнул слюну и сказал:

– В тот раз, когда Мишель тебя застал… Мой пес тогда чуть не съел письмо, которое я написал жене и положил ей под подушку… А теперь этот мусорный мешок, поднятый из пропасти… Это твои дела, а?

– Нет, нет. Я к этому не имею никакого отношения. Зачем? И что там было, в этом мешке?

– Деньги. Много денег. Значит, вор – это ты?

– Деньги, говоришь? Но зачем мне было тащить сюда деньги? Ты что, совсем того или как? Чем меня обвинять, ты бы лучше сообразил, как нам выпутаться из цепей.

– Истина, Фарид. Может, Мишель добивается истины.

– Истина? Да вот она, истина: ты, твоя жена и вся эта ваша история с лейкемией… Из-за вас я вляпался в это дерьмо. Такая вот истина…

Он зашелся кашлем. Болезнь снова одолела его, дойдя до глубины бронхов. Ну, разве что он умрет быстрее, чем я.

Я вздрогнул. Мне в лицо ударил желтый луч фонаря. Между двумя каменными кладками в позе йога сидел Мишель, кулаками подперев подбородок. Похоже, он все время находился здесь и слушал. Должно быть, это мне приснилось, но мои усталые глаза, которые теперь мало что видели, различили у него на спине остатки собачьего меха. Сплющенная морда Пока свешивалась с маски, заляпанной кровью, а изодранная шкура доходила до колен. Ни дать ни взять зловещий шаман. Перед ним стояла горелка, в которой газ был явно на исходе, лежал острый камень и пластиковые столовые приборы. Я посмотрел на острый камень и прищурился. Нет, не может быть… Хотя я не был полностью уверен… По обе стороны камня виднелись тонкие ломтики мяса, плоские, словно отбивные.

Несомненно, мясо было человечье.

Мишель холодно уставился на Фарида:

– А я полагаю, что истину ты так и не рассказал.

Я увидел, как застыло лицо у Фарида, который, так же как и я, был зажат в камнях.

– Ты совсем спятил, – выговорил Фарид, стуча зубами. – Прекрати, пока все это плохо не кончилось. Выпусти нас.

Заметив куски мяса, араб весь выгнулся.

– Мишель… это мясо, – он откинул голову, тщетно пытаясь вырваться. – Скажи, что это такое?

Он уперся подбородком в цепь, словно пытаясь разглядеть сквозь металл свое нагое тело. Мишель принялся точить о скалу острый камень.

– У меня для вас хорошая новость. Несомненно, лучшая с тех пор, как мы здесь. Мне удалось пробить брешь в обвале. В общем, теперь есть дыра, через которую вполне реально протиснуться. За ней туннель, ведущий на пологий склон. Словом, можно делать ноги. Одна проблема: я один могу в нее пролезть с этой штуковиной на башке, но я не знаю, взорвется она или нет.

Опершись руками о землю, он наклонился к Фариду:

– Знаешь, я жалею о старых добрых временах, когда еще не все скотобойни были приватизированы. Можно было делать все, что захочешь. А теперь… Все регламентировано, все под наблюдением. Пропало удовольствие. Занятно, но у тебя такие же голубые глаза, как у свиней. Мне всегда было любопытно читать в их глазах проблески ума и любознательности, пока свиней не охватывал страх, когда их загоняли в зал забоя. Ты бы видел их абсолютный ужас! В человеческой жизни все-таки случаются незабываемые вещи.