Себастьян Жапризо: Убийственное лето

Надо было ехать – повидать Фарральдо. Уже в течение тридцати часов, что бы я ни делал, меня трясло от страха. Всплывали в памяти лица Туре и Лебаллека. Я положил на столик книжку о Мэрилин Монро.

Это было позавчера, в понедельник.

Только сегодня, после стольких разговоров с вами, я понял, отчего она так переменилась ко мне в последние дни. Думаю, с самого начала своего рассказа о событиях этого лета я дал вам подсказку, как она сошла с ума. Она, куда более внимательная и расчетливая, чем я думал, заинтересовалась смертью Фаусто Коппи. Слишком поздно.

Когда стражник передал мне новый ваш вопрос, я сначала рассердился: «Сколько времени я говорил с ним? Семь или восемь часов? Я все честно рассказал, ничего не утаил. А он не нашел ничего лучшего, как прямо от меня отправиться в какую-то пивную, чтобы проверить дату смерти Фаусто Коппи».

Нет, обождите, я еще не все сказал.

Я узнал также – на сей раз от вас, – что во всем, что я рассказываю, снег имеет прямое отношение к моему отцу, к тому, что невольно в моем рассказе связано с отцом. Да, отец имеет отношение и к весне, и к снегу, и к минувшему лету, и к той осени, когда я гулял рядом с ним по каштановым листьям. Он имеет отношение ко всему, что я говорю, потому что, рассказывая вам все – на свой манер, конечно, – я по-прежнему страдаю от того, что его нет с нами.

Что касается остального – раз уж вы заговорили об этом первый, – скажу вам, что в ноябре 1955 года он не носил усов. Он отпустил их только в память итальянского гонщика, которым восхищался как величайшим из всех. Вы тоже могли обнаружить в вырванной из книги страничке: Анджело Фаусто Коппи умер 2 января 1960 года без нескольких минут девять в больнице Тортоны в Италии.

Я ехал в город, попадая по дороге то в полосу яркого солнца, то в тень, как обычно по утрам. На площади купил газету и просмотрел в машине. Медвежонок сидел рядом со мной.

Двойное убийство в Дине с фотографиями Лебаллека и Туре занимало четверть первой страницы. Какие-то дети обнаружили труп Туре в кошаре. Те, что видели меня у Лебаллека, сообщали приметы: лет двадцать пять, выше среднего роста, в красной рубахе или куртке, скорее всего северо-африканец. Женщина из остановившейся во время выстрелов машины утверждала, что я что-то кричал по-арабски. Она, мол, долго жила в Алжире. Только не могла сказать, из какой я страны.

Были арестованы и допрошены два подозрительных алжирца. Но в то же воскресенье освобождены. Эксперт без труда установил, что стреляли из «ремингтона» с обрубленным стволом. Ничто в прошлом обоих не объясняло столь страшного конца. Говорилось о «безжалостной расправе», о мести уволенного рабочего, о сведении счетов из-за какой-то сделки. В конце статьи я прочел, что «убийца оделся в красное, как палач».

Я выбросил газету на тротуар и поехал к Фарральдо Теперь я боялся его, но, раз он просил приехать, должен был это сделать.

Едва тот пожал мне руку, как я понял, что он еще не читал газету. Он готовил себе кофе и угостил чашечкой. Сказал: «Пойми, парень, мне неприятно выглядеть эдаким ханжой. Не знаю, насколько серьезно то, что я тебе расскажу. Я долго думал про твою жену после того, как она попала в больницу. И понял, что надо поговорить с тобой».

В четверг 8 июля, за два дня до своего двадцатилетия, Элиана пришла к нему днем в этот самый кабинет. Значит, это было уже после того, как Коньята сообщила ей, кто привез назад механическое пианино.

Она спросила про Лебаллека. Фарральдо сказал, что тот ушел много лет назад, купив собственную лесопилку под Динем. Показал регистрационную книгу за 1955 год. Мне он тоже показал ее и запись внизу: «Перевал закрыт. Пианино вечером в понедельник». Вот почему Лебаллек не доехал до нас в субботу 19 ноября.

Из дома Евы Браун они выехали поздно вечером в сильном подпитии.

Фарральдо пил себе кофе, поглядывая в книгу. Я подумал, что ему больше нечего сказать, даже от сердца отлегло, и я уже хотел поблагодарить и уйти, когда вдруг он сказал: «Она была тут снова, через неделю после свадьбы, 24-го, в субботу. Я запомнил день, потому что твой брат должен был в воскресенье участвовать в гонке в Дине. На щеке был след от удара. Сказала, что ушиблась о дверцу машины. И спросила глупейшую вещь. В общем, я тогда счел ее глупейшей. Я просто не думал, что смогу вспомнить такую мелочь, относящуюся к событиям двадцатилетней давности Она спросила, не работал ли у нас тогда итальянец, который мог бы сопровождать Лебаллека, когда тот отвозил ваше пианино».