Себастьян Жапризо: Убийственное лето

В среду перед танцами на тренировку собралось с полдюжины ребят.

Я спросил, кто пойдет со мной на дежурство в Блюмей, большое село в горах, в пятнадцати километрах отсюда. Никто не ответил. Отправились рядом на футбольное поле, попрыгали и побегали с полной выкладкой. Пожарным сараем нам служит старый медный рудник. Между городом и перевалом их несколько таких закрытых еще накануне 1914 года. На территории нашего растет пожухлая трава да бегают бездомные кошки. Однако есть гараж для машины и раздел-валка с душем. Пока мы переодевались, я сказал, что со мной пойдет Вердье. Он служит на почте, не болтлив и тоже холост. К тому же очень старателен, так как хочет перейти служить в пожарную часть. Однажды после автомобильной катастрофы по ту сторону перевала он привез девочку трех лет и плакал навзрыд, узнав, что она выживет. Вердье привязался к ней, переписывается и даже посылает деньги. Говорит, когда ему стукнет 35, он удочерит ее – а что? – имеет полное право. Мы подтруниваем над ним. Ему сейчас 25. Тогда он даже сможет на ней жениться. Услышав от нас такое, Вердье говорит, что ему на нас наплевать.

Вспоминаю об этом мае, особенно о днях перед «Бинг-Бангом», и становится не по себе. Зимы у нас поганые, заносы отрезают от всего мира. Но едва теплеет, сразу лето. Темнело поздно, и я подолгу задерживался в гараже, возясь с «делайе» или двумя гоночными велосипедами Микки, у которого начинался сезон.

Обычно хозяин был рядом. Ему тоже вечно надо что-то закончить, и его жена Жюльетта приносила нам хлебнуть пастиса. Они оба мои сверстники. Она училась со мной в школе, он же совсем седой, гасконец, и лучший, сколько я знаю, игрок в шары. Летом мы с ним входим в одну команду против отдыхающих. В случае несчастья или пожара ему звонят в гараж, хоть ночью – в деревне не слышно сирены – и он быстренько отвозит меня на рудник. Говорит, лучше сломать себе ногу, чем держать меня на работе.

Я продолжал поглядывать на Эну, когда она проходила мимо, как ни в чем небывало. Однако меня не покидало чувство: скоро случится что-то необыкновенное. И не только потому, что буду с ней. Это напоминало ощущение близкой беды, как перед смертью отца. Конечно, сейчас такая тревога обещала приятное.

Да, жаль, что такое уже не повторится. Раз, выйдя из гаража, я вместо дома отправился в сторону перевала. Предлог у меня был – опробовать велосипед Микки. На самом же деле я хотел проехать мимо дома Эны. Окна там были раскрыты, лампы внизу горели. Но я находился слишком далеко, чтобы разглядеть двор у них перед домом. Я оставил велосипед и обошел дом. Тогда я сразу увидел Эну в окне, и меня словно пришибло. Она сидела за столом, под большой висячей лампой, облепленной ночными бабочками, и, опершись на руку, листала красивый журнал. Читая, она накручивала на палец локон. Помню на ней белое с большими синими цветами платье, стоячий воротничок. Ее лицо казалось моложе и беззащитней, чем на людях. Оттого, понял я, что она ненакрашенная.

Я постоял у изгороди, в нескольких метрах от Эны, как-то умудрившись при этом не дышать. Затем наверху завопил ее отец, хотел есть, и мать сказала ему что-то по-немецки. Под этот крик я тихо смотался. Что до Эны, он мог орать хоть всю ночь, она бы продолжала глядеть в свой журнал, теребя локон.

Теперь мне, ясное дело, смешно вспоминать, как все это было глупо. Ведь раньше, даже когда мне нравилась девчонка – та же Жюльетта, которую я провожал из школы и которая вышла потом за моего хозяина, – мне никогда не пришло бы в голову стоять затаив дыхание у нее под окнами и подглядывать, как она сидит с журналом. Я никогда не был бабником, но кое-какие истории у меня были. Когда я служил на военно-морском пожарном катере в Марселе, мы не очень-то ломали себе голову и в увольнение брали одну девку на двоих или на троих в зависимости от цены. В остальное время у меня было девушек, сколько у всякого другого. С одной месяц, с другой неделю, а бывало, на праздник в соседней деревне затащишь какую там в виноградник, пообещаешь ей, что еще увидимся, а потом и забудешь.

А один год встречался я с дочерью зеленщика Мартой, мы собирались даже пожениться, но ее отправили учительницей в Гренобль. Некоторое время мы переписывались, потом все реже. Она была блондинка и, пожалуй, красивее Эны, но в другом духе, и очень славная. Теперь-то Марта, наверно, вышла замуж. Изредка я встречаю ее отца, но он все еще сердит на меня и не хочет разговаривать.

Еще недавно, как раз до Эны, я был с Луизой Лубэ, кассиршей кинотеатра. Все зовут ее Лулу-Лу, она носит очки, тело у нее великолепное. Такое может оценить только мужчина. Она высокая и совсем недурна собой, даже когда одета. А уж если раздевается, то и вовсе голову теряешь. К сожалению, у нее уж очень неудобный муж – хозяин Тессари. Он стал догадываться, пришлось порвать. Хотя у них весьма доходный гараж, но она работает кассиршей, чтобы он хоть не каждый день лез к ней в постель. Ей двадцать восемь, неглупа, а вышла замуж из-за денег, не скрывая этого. Говорит, что из-за ее отказов, когда он хочет ее, да из-за разных других штучек в постели его рано или поздно хватит удар.