Себастьян Жапризо: Убийственное лето

Я поцеловал свою любовь в щеку. Сказал: «Я все сделаю, чтобы привезти папу». Когда я выходил, она сидела на кровати, забыв обо мне и разговаривая сама с собой или с медвежонком, которого держала на коленях.

В коридоре меня ждали двое. Высокий показал мне полицейское удостоверение и назвался инспектором Пьетри. Он уже знал, что я был в «Провансале». И хотел знать, что я обо всем этом думаю. Рядом было открытое окно. Я слышал пение птиц в саду, а подальше – городской шум. Должно быть, по моим глазам он понял, что я плакал. Я сказал: «Я сам шел к вам. В субботу в Дине убили двоих. Это сделал я».

Мы оставили «ДС» на больничной стоянке. Я отдал ключи от нее инспектору Пьетри, но он не мог мне сказать, когда Анри Четвертый сможет ее забрать. Меня больше беспокоила эта машина, чем собственная судьба.

Из кабинета, куда меня привели для допроса, мне позволили позвонить Микки на лесопилку Фарральдо. Я сказал, что убил Лебаллека и Туре, потому что считал их виновными в том, что случилось с Элианой, и что сам заявил в полицию.

Голос у Микки был печальный, но спокойный. Свой желтый грузовик он может гнать, как полоумный, но не так глуп, как думают. Еще накануне он понял – я совершил что-то ужасное. Прочитав утреннюю газету и расспросив Бу-Бу и Фарральдо, он понял остальное. А мне сказал: «Хорошо сделал, что сам пришел в полицию. Теперь, пока ты один, не болтай лишнего. Чем меньше будешь открывать рот, тем лучше».

Они с Бу-Бу и Фарральдо уже связались с адвокатом. Микки спросил: «Ты знаешь, куда тебя поместят?». Я ответил, что следователь желает выслушать меня сегодня же вечером, а потом, наверно, отвезут в Динь. Микки сказал: «Мы так и думали. Значит, адвоката ты увидишь там. Его зовут Доминик Жанвье. Он хоть и молод, лет тридцать, но опытный и, похоже, знающий человек».

У меня перехватило горло. Я хотел сказать Микки еще о многом, о чем прежде никогда не говорил, а теперь говорить уже было поздно. И всего-то сказал: «Позаботься о Бу-Бу, о матери и Коньяте. И об Эне тоже. Ты должен свозить к ней отца». Перед тем как повесить трубку, мы еще помолчали. Слышалось только потрескивание на линии. Я сказал ему: «Бедный ты мой. Если бы отцу тогда не пришла в голову мысль продать это мерзкое пианино, ничего бы не случилось». Микки ответил не сразу: «В субботу утром мы отвезем его к Муниципальному кредиту и устроим обещанный концерт. Уж наслушаются они „Пикардийской розы“, поверь мне».

Меня переправили в Динь. Я долго сидел в одной из комнат Дворца правосудия под охраной жандарма, потом меня передали другому, а тот повел к адвокату. И, проходя коридором, слыша только свои шаги, я стал впереди различать молодого человека в темном костюме, темном галстуке, ожидавшего меня у окна. Это были вы.