Дмитрий Черкасов - Танцы теней

— А что тебя греет? Прозябание на жаловании?

— Я тоже когда-то так думал. — сказал Лехельт. — Тут есть кое-что помимо денег... В деньгах не измеряемое. Это разные вещи, они не заменяют друг друга. Хорошо бы совмещать их, да не всегда удается. Мне жаль будет это все потерять. Но моя фирма не прогорит, не волнуйся. Это исключено.

— Чем-то надо жертвовать. Ты, по-моему, излишне все усложняешь.

— Рома зато все упрощает.

— Рома чересчур все упрощает! До чистого фрейдизма, до зоологии! Но в одном он прав — надо стремиться жить достойно.

— Осталось только понять — что значит «жить достойно».

— Например — это не тащиться пешком по ночным улицам, а ехать на машине. Не обижайся! Ты сегодня ночуешь у меня. С родителями я уже договорилась. Не всегда же нам будет так вести с защитниками, как в прошлый раз...

«Что ж, разведчик Дональд! — подумал Андрей. — Вот и близится твой роковой час! Не зря Волан говорил: ты уйдешь со службы, как только захочешь жениться — или не уйдешь никогда».

— Дай хоть университет закончить! — брякнул он в голос и Марина немо изумилась.

Тем временем Морзик с Людмилой, до одури напрыгавшись на досках танцевального клуба в ДК Ленсовета, отполировав коктейлями выпитое и съеденное у Киры, дважды подравшись с какой-то нечистью, благополучно достигли Вовкиной холостяцкой квартиры, за поднаем которой он отдавал, не жалея, половину зарплаты.

В случаях, подобных этому, затраты окупались.

— Только чур! Никаких Вермаров! — сказал Морзик заплетающимся языком. — Ты извини, у меня папа простой шофер. Я этого всего… ну-у…, — он повертел пальцами перед глазами для большей убедительности, — н-не люблю! Я вот это люблю!

И он поцеловал вконец обалдевшую Людку взасос, да так долго, что у нее захватило дыхание, после чего вдруг злобно зашипел и выпустил девушку из медвежьих объятий.

— Что такое?! Что такое?! — затарахтел испуганный Пушок, тараща блестящие глазки.

— Руки, блин, болят!.. Мозоли!.. Я гадом буду — а докопаюсь, зачем они роют эти треклятые ямы!

— Потом... После...

Тем временем Дональда и Морзика с ностальгической нежностью, как родных, вспоминал стажер Ролик, корчась в тоске и печали на переднем сидении холодной постовой машины, затаившейся на тротуаре у гатчинского домика дознания.

Миша Тыбинь с легкостью показал стажеру, кто в машине хозяин...

Не вдаваясь в объяснения, он покинул место наблюдения у рынка, где они торчали с обеда, и безошибочно пригнал машину по темноте на этот пятачок тротуара за кустами, едва не переехав по пути лежавшего навзничь посередине дороги злобно сопящего во сне подполковника милиции Шишкобабова, обряженного на сей раз в темно-синее трико, огромные, размера эдак пятидесятого валенки с калошами и старый серый тулуп, и оттого почти сливающегося по цвету с асфальтом. Издалека начальника гатчинского ОБЭПа можно было легко принять за «лежачего полицейского», ограничивающего скорость при проезде мимо школ и иных учреждений.

— Мы разве не домой? — недоуменно спросил Ролик, вертя спросонья головой, еще побаливавшей после сотрясения.

— Нет. — философически ответствовал Старый.

— А мы разве не у Кубика должны дежурить? Они никуда не смоются?

Получив в ответ такое же содержательное «нет» из регистра нижней октавы, стажер обиделся и «увял», а именно это Старому и было нужно. Он был очень рад тому факту, что стажер продрых все дежурство и не пытался вступать с напарником в дружеские контакты. Он также не желал объяснять зеленому Ролику источник своей уверенности в том, что сегодня до самого рассвета лидеры местной чеченской диаспоры не тронутся с места.

Уверенность эта базировалась на некоторых действиях, которые с наступлением сумерек Михаил Тыбинь произвел с замками теплого гаража, в котором объекты держали своих «железных коней».

Едва стемнело, он, никем не замеченный, воспользовавшись крепчавшим морозцем, забил замочные скважины жевательной резинкой и залепил подтаявшим в ладонях снегом.

Этому, конечно, нельзя было научиться по учебникам оперативной подготовки. На курсах повышения квалификации такого тоже не преподавали. Вмешательство в личную жизнь граждан официально строжайше запрещалось, и педант Клякса устроил бы Тыбиню головомойку за подобные художества.

Но Старый и не спешил делиться ни с кем своими «ноу-хау». Он знал их в великом множестве, чему обучило его богатое ментовское прошлое. Бывший опер Вильнюсской уголовки имел за плечами огромный жизненный опыт.