Гелий Рябов - Я – из контрразведки

Осень была теплой, деревья у кремлевских стен шелестели красно-желтой листвой, над потертым куполом Ивана Великого висело низкое, удивительно синее небо, а на верхушках башен распростерли бронзовые крылья императорские орлы. Два года жила Россия без императора, а вот орлы пока еще оставались. Советской власти было пока не до них. «Доброе предзнаменование, – подумал Раабен. – Вернется царь – и снова будут полковые праздники, трубачи играть станут, и подойдет к царскому креслу Дёжка Плевицкая и запоет, как бывало: „Не белы снеги“…» – Раабен даже прослезился от вдруг нахлынувших воспоминаний.

У часовни Иверской Божьей Матери, что притулилась слева от кирпичного музея императора Александра III, молились старухи. Безногий солдат на тележке стучал по брусчатке деревянной толкалкой и хрипел, закатывая ошалелые от спирта глаза: «Православные, не верьте жидам-комиссарам, не верьте дворянам, потому – они продали царя-батюшку временному правителю Сашке! Не верьте попам, они царствие божие под перины своих попадьев пораспихали! Подходи, православные, записывайся в мою ватагу, мать-перемать! Ноги поотрубаем, на тележки поместимся! В атаку – марш, марш, весь мир в полон возьмем и водкой зальемся!» – и плакал, растирая по грязному лицу обильные пьяные слезы.

Раабен подошел к часовне и купил желтую восковую свечу у монахини, отдал ей свой последний николаевский рубль. Приблизился к иконе, укрепил свечу на шандале, в нем уже догорал десяток таких же свечей, и, крестясь, пробормотал: «Пошли удачи и добра, Господи, пошли справедливости». Впереди лежала залитая солнцем Красная площадь. Недавнего солдата-калеку волокли – вели под руки двое в кожаных куртках. Солдат плакал и визгливо выкрикивал проклятья. Раабен угрюмо посмотрел ему вслед.

– Отвезут в подвал и шлепнут бедолагу, – с сожалением сказала старуха в лисьем солопе. – Нынче не церемонятся. Мандат у них нынче. Тьфу!

– Как вы сказали? – переспросил Раабен, вглядываясь в ее лицо.

– Ман-дат… На редкость неприличное слово, – поморщилась старуха. На вид ей было лет шестьдесят. «Немыта, нечесана, обозлена, – подумал Раабен. – Стара, конечно, ну и черт с ней. Мне приказано найти пристанище. Любовница мне не нужна».

– Неприличное? – переспросил он. – Хамское, скажите лучше. Мат, самый настоящий, я полагаю. Позвольте представиться: Раабен. Бывший дворянин, бывший ротмистр.

– Аносова, – кивнула старуха. – Знаете, за один прошлый год ЧК расстреляла десять, нет, одиннадцать человек. Верите мне?

– Конечно, военных, дворян? – горько усмехнулся Раабен.

– О да, – кивнула Аносова, – некоторые из них были в форме. Да-да, в форме. Они, знаете ли, отбирали вещи и деньги у этих… зарвавшихся красных мещан, и их поймали, увы! Вы петербуржец, чувствую по вашему выговору. Надолго в первопрестольную?

– Проездом, мадам. К сожалению, вокруг так небезопасно, а мне предстоит долгий путь. Понимаете?

– Так вы… – Она приложила палец к губам и сказала шепотом: – Понимаю, понимаю, молчу. Не угодно ли ко мне? Правда, мне нечем угостить. Впрочем, у Василия, кажется, есть это… как ее… с дурным запахом.

– Самогон, – подсказал Раабен.

– Именно! – обрадовалась Аносова. – Так не желаете ли?

– Сочту за честь, мадам.

– Меня зовут Нэлли Ивановна, – улыбнулась старуха.

– Евгений Климентьевич, – поклонился Раабен.

Она жила совсем рядом, на Никольской. Дом был в стиле модерн, в пять этажей. Аносова толкнула парадную дверь, она поддалась с трудом, скрипя. Из верхней филенки вывалились остатки стекла, нижние словно и родились без стекол. Старуха зло пнула осколок, и он со звоном врезался в ступеньку лестницы.

– Вот, не угодно ли? По утрам в этих дырах так страшно завывает ветер, когда это только кончится? Господи… – она торопливо перекрестилась.

На лестничной площадке валялись грязные тряпки и обгорелые бумаги.

– Анархия, – развела руками Аносова. – Мы с мужем продали наше имение в Туле, знаете, там в Епифанском уезде есть село Буйцы. Может, изволили слышать?

– Сожалею. Не довелось.

– Ну, не суть, – поморщилась она. – Мы имение продали, а этот доходный дом купили. – Она обвела глазами мраморную лестницу. – Думали, сами поживем и других облагодетельствуем. Так нет же! Революция, изволите ли видеть. Ну и в позапрошлый год моего Егора сгноили в тюрьме!

– За что же?

– Какая-то еврейка стреляла в ихнего Ленина. Так, верите ли, они объявили красный террор.

– Какой? – изумился Раабен.