Елена Легран - Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

Оставшийся час с небольшим Лузиньяк не спускал глаз с Луизы, по достоинству оценив ее красоту, невинную и порочную одновременно, изящный изгиб шеи, ослепляющую и манящую улыбку и даже, к его немалому удивлению, актерскую игру. Луиза Ланж оказалась весьма недурной актрисой, способной, при благоприятном раскладе, со временем затмить саму мадам Ветри, звезду театрального Олимпа Французской республики.

Он прождал не меньше сорока минут, прежде чем заметил выходящую из театра хрупкую фигурку в серебристом атласном плаще, капюшон которого был наброшен на раскинувшиеся по плечам белокурые локоны.

– С первого взгляда на вас я потерял свое сердце, – с легким поклоном проговорил Лузиньяк, подходя к ней.

Невероятно: его поразило то же ощущение накатившего восторга перед этим существом, похожим вблизи, без грима и кричащего платья, на Венеру Боттичелли. Это чувство немедленно исчезло, обнажив ординарную миловидную девушку, но воспоминание о нем оставило в душе легкий трепет перед той, что вызвала его.

– Так это вы? – Луиза улыбнулась той же самой отрепетированной манящей улыбкой, которую Лузиньяк отметил во время спектакля. – Ваш букет стоил мне доброго десятка завистниц.

– Клянусь вам, мадемуазель, в мой расчет входило покорить лишь одно сердце, а не разбить многие.

Она окинула красивого и дорого одетого молодого человека оценивающе-жадным взглядом, немедленно уничтожившим ее сходство с Венерой, и ответила с поспешной легкостью:

– Оно ваше.

Все оказалось слишком просто, настолько просто, что Лузиньяк испытал разочарование: она не сочла нужным сопротивляться даже для виду. Похоже, измерив на глаз финансовое состояние и привлекательную внешность нового воздыхателя, Луиза побоялась отпугнуть его пусть даже показным сопротивлением. Такие любят получать желаемое немедленно, рассудила опытная охотница за кошельками и протянула руку, которую Лузиньяк бережно положил на свою, согнутую в локте, и повел ее к карете, одиноко стоявшей в отдалении.

В его залитом светом особняке она скинула атласный капюшон, с восторгом обводя взглядом фрески на потолке, отчего ее изящная шея красиво выгнулась, заставив Лузиньяка сглотнуть слюну вожделения. Он сам удивился нетерпению, с которым повлек ее в будуар, забыв о приготовленном охлажденном шампанском в гостиной, забыв о деле, ради которого затеял весь этот спектакль, потеряв голову, подобно неискушенному студенту при виде пышногрудой цветочницы. Луиза не сопротивлялась. Ее движения были точны, поцелуи безупречны, вздохи страстны, подрагивание век уместно. Лузиньяк не мог отделаться от мысли, что она любила его так, словно отрепетировала каждый жест, каждый стон, каждую ласку, и отыграла пьесу с тем же мастерством, что за пару часов до этого – спектакль на подмостках театра Оперетты. Но несмотря на ощущение искусственного совершенства, исходящего от Луизы Ланж, а возможно, именно благодаря ему, Шарль де Лузиньяк, знаток и любитель женщин, понял, что одной ночью с этой женщиной он не насытится. Связь, начатая им с целью обзавестись полезной информацией, грозила превратиться в наркотик, освободиться от которого будет непросто.

Утолив первый голод страсти, Лузиньяк набросил черный с золотой вышивкой шелковый халат и вышел в гостиную, откуда вернулся с двумя бокалами и серебряным ведерком, в котором, обложенная кубиками льда, стояла бутылка шампанского.

– Ммм, – Луиза сладко потянулась и устроилась с ногами на диване будуара, прикрывшись тонкой батистовой простыней. – Я как раз собиралась пожаловаться на жажду.

Приняв бокал с веселыми пузырьками из рук любовника, она с наслаждением закрыла глаза и приложила напиток к губам с почти религиозным трепетом, словно собиралась вкусить божественный нектар. Лузиньяк смотрел на нее со скучающим видом зрителя, пресыщенного пьесой с повторяющимися приемами.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросил он. Вопрос прозвучал грубо и немедленно нарушил созданную Луизой искусственную атмосферу слащавой пасторали.

– Двадцать три, – улыбнувшись, ответила она, взглянув на него без удивления или обиды, словно считала вопрос оправданным и справедливым.

– Значит, в восемьдесят девятом тебе было восемнадцать? – зачем-то уточнил Лузиньяк.

– Угу, – кивнула она, не отрывая губ от бокала с шампанским. И опять не удивилась.

– И что же ты поделывала в то славное время?

– То же, что и сейчас: играла в театре. Правда, тогда он назывался Театром итальянской комедии.