Н. Шпанов - Заговорщики. Перед расплатой

В разгар праздника заговорщики должны начать мятеж и уничтожить руководителей монгольского правительства и Народной партии.

План этот был далеко не оригинален и почти десять лет во многих деталях известен Хараде. Ведь уже в 1939 году он, в чине поручика, наряженный в зловонное тряпье ламы, был переброшен через монгольскую границу, чтобы принять участие в мятеже, имевшем целью совершенно то же самое: уничтожение народного правительства во главе с Чойбалсаном и возвращение в Улан—Батор Богдо—Гогена, обязавшегося открыть границы Монголии для пропуска японских войск в советское Забайкалье, чтобы перерезать Сибирскую железнодорожную магистраль.

Тогда этот план был сорван благодаря бдительности работников службы безопасности МНР и мужеству советско–монгольских воинов на ее границе. Чойбалсан разгромил заговор в самом его зародыше, а советско–монгольские войска уничтожили японские войска на берегах Халхин—Гола.

Впрочем, и диверсия 1939 года была лишь неудачным повторением столь же неудачного ламского заговора 1933 года.

Теперь американо–чанкайшистские заговорщики пытались осуществить этот потрепанный план потому, что им нужно было во что бы то ни стало выйти в тыл северо–западной группе войск Народно–освободительной армии Китая, уже очистившей почти всю Маньчжурию от войск Чан Кай–ши, блокировавших главные центры Маньчжурии Чаньчунь и Мукден, ворвавшихся в провинции Чахар, Гирин, Жэхе и угрожавших со дня на день захватить важнейшую базу материального снабжения и авиационный центр американо–чанкайшистских войск Цзиньчжоу. Взятие Цзиньчжоу войсками Дунбейской народно–освободительной армии генерала Линь Бяо означало бы окружение почти миллионной северной группировки Чан Кай–ши и захват неисчислимых запасов боевой техники, полученной им от американцев. Цзиньчжоу был как бы крышкой котла, где перемалывались армии Чан Кай–ши. Для него раскупорка этого котла означала спасение миллиона солдат и огромного богатства; для народных армий окончательная закупорка цзиньчжоуского котла означала ликвидацию Маньчжурского фронта и вступление всей Дунбейской армии в Северный Китай.

Удача диверсии американской секретной службы против МНР дала бы возможность армейской группе чанкайшистского генерала Янь Ши–фана прорваться через МНР в тыл войскам Линь Бяо. Это могло быть спасением для армий Чан Кай–ши, запертых в мукденско–чаньчуньском мешке.

Провокация как повод для вторжения в МНР — таков был смысл появления близ Араджаргалантахита майора Харады, маленького исполнителя плана огромной диверсии.

Наконец в этом плане был еще один смысл, неизвестный даже его ответственным американским исполнителям. Его лелеяли в Вашингтоне и в токийском штабе Макарчера: появление гоминдановских войск на территории МНР послужило бы сигналом к вовлечению СССР в события на востоке. Верность Советского Союза договору о дружбе и взаимопомощи с МНР не вызывала у американцев сомнения. А вовлечение СССР в дальневосточную войну было мечтой, даже не очень тайной, руководящих кругов США.

Вот каков был большой смысл такого маленького на вид события, как появление на монгольской земле незаметного японского разведчика майора Харады, облаченного в изодранный ватный халат монгольского ламы, точь–в–точь такой, какие были напялены и на остальных диверсантов, ждавших сигнала на юго–западной границе МНР.

Если бы, разделавшись с мешавшим ему Бельцем и спеша удалиться от места убийства, Харада мог знать, что происходит в нанкинской резиденции генералиссимуса Чан Кай–ши, вероятно, это сильно укрепило бы веру японца в успех его предприятия.

Хозяин дома, Чан Кай–ши, отсутствовал. Он был в Мукдене. Там он пачками расстреливал солдат и офицеров и рубил головы своим политическим противникам. Этим способом он пытался вернуть бодрость отчаявшемуся гарнизону Мукдена. По приказу американских советников Чан должен был во что бы то ни стало заставить свои войска разорвать кольцо блокады и спешить на выручку осажденному Цзиньчжоу. От того будет или нет раскупорена "маньчжурская пробка", зависела судьба одной из крупнейших операций во всей истории гражданской войны в Китае.

Поэтому в тот вечер, когда Харада пробирался к монастырю Араджаргалантахит, в загородной резиденции Чан Кай–ши, близ Нанкина, гостей принимала одна Сун Мэй–лип. Этот маленький "совершенно интимный" вечер был ею устроен по случаю прибытия инкогнито из Японии самого большого американского друга ее мужа, генерала Дугласа Макарчера и сопровождавшего его политического коммивояжера Буллита. Макарчер прилетел, чтобы на месте выяснить причины медлительности, с которой генерал Баркли осуществлял порученную ему важнейшую военную диверсию по выводу армейской группы генерала Янь Ши–фана в тыл Дунбейской народно–освободительной армии генерала Линь Бяо. Всякое появление старого приятеля и покровителя ее мужа было для хитрой мадам Чан Кай–ши предлогом разыграть комедию несказанной радости. Но, увы, почтенный гость не обращал на нее никакого внимания. Мысли Макарчера были заняты нерадивостью заносчивого тупицы Баркли. Если бы не крепкие связи Баркли с домом Рокфеллера, Макарчер давно выкинул бы его ко всем чертям: этот самонадеянный лентяй может в конце концов испортить всю игру в Китае. Одним словом, американскому главнокомандующему было не до кокетства хозяйки. Он не без умысла шепнул ей, что один из двух прилетевших с ним штатских американцев, мистер Фостер Доллас, не просто адвокат, а своего рода "альтер эго" Джона Ванденгейма. Макарчер знал, что делает: при этом известии искусно подведенные глаза Сун Мэй–лин плотоядно сузились, и "первая леди Китая" накрепко присосалась к Долласу. Ее недаром называли "министром иностранных дел Чан Кай–ши". Имя Ванденгейма тотчас ассоциировалось у нее с деньгами, которые, быть может, удастся вытянуть из уродливого рыжего адвоката. Чтобы коснуться руки Фостера, она сама передавала ему чашку, сама протягивала тарелочку с печеньем. Можно было подумать, что прикосновение к покрытой рыжими волосами потной руке Фостера доставляет ей неизъяснимое удовольствие.