Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются

Великим счастьем для людей в уже недалеком от нас чужом городе было то, что никто из них не видел Паркинса, как видел его я; не знал, что он сидит возле своего отсека, уткнувшись в инструкцию, и в сотый раз проверяет себя. А я, как бог, знаю, что все их мечты, планы, вся жизнь их измеряется уже не десятилетиями, не годами, даже не днями. По расчету штурмана, мы будем над целью в 9 часов 15 минут: четыре с половиной часа осталось жителям этого незнакомого мне города.

Наконец ровно в пять часов штурман говорит, что мы приближаемся к точке встречи с двумя другими "крепостями". Джиббет выключает автопилот и тянет штурвал на себя. Перегруженный самолет медленно набирает высоту до предписанных тут трех с половиной тысяч. Почему командование избрало для сегодняшней бомбардировки именно тот город, к которому мы летим, никто из нас не знает. А если бы знали? Не произошло бы того, что произошло? Нет, бомба все равно была бы сброшена, и история пошла бы тем же путем, каким пошла. Но, может, знай я все, иным путем пошла бы моя жизнь? У меня хватило бы ума воспользоваться лазейкой, открытой Джиббетом, для бегства от участия в полете? Не знаю, не знаю… Тем хуже для меня! Особенно теперь, когда уже ни для кого не тайна то, что незадолго до того сказал наш министр иностранных дел: "Новое оружие, изготовление и испытания которого успешно идут в лабораториях, призвано служить прежде всего для далеко идущего воздействия на русскую политику и даже для производства некоторых внутренних изменений в России". Если бы кто-нибудь сказал это нам, простым летчикам, мы, вероятно, рассмеялись бы: ведь Россия наш союзник! Наш самый верный, самоотверженный союзник! Что бы я сделал, услышь такое в те дни? Не знаю, не знаю, не знаю. Да простит мне бог: не знаю.

Проходит двадцать минут, и стекло одного из приборов над головой Джиббета вдруг загорается ярким красным огнем. В первый момент не могу понять, что это значит, потом смотрю в стекло фонаря направо: пронзая огненными стрелами облака, над океаном из-за горизонта поднимается сноп лучей. Нет, это уже не сноп, а целый фонтан, который ничто не может удержать от торжественного восхождения над миром: это заря 6 августа 1945 года. Может быть, ее свет уже изливается и на всю страну, к которой мы летим. Не знаю. Сейчас я озабочен тем, чтобы принести себе из хвостового отсека банку ананасного сока и несколько сандвичей: я хочу есть — я человек.

Не успеваю сделать последний глоток сока и бросаю кусок сандвича: радист доложил Джиббету, что приняты позывные самолетов, с которыми мы должны соединиться.

Мы в строю своего звена. Курс — северо-запад. Набираем высоту. Облачное море над нами становится розовей. Вопросительно смотрю на Джиббета. Если условия для бомбардировки будут неблагоприятны, нам следует повернуть на запасную цель. От состояния облачности зависит, в котором из двух городов люди доживают последние часы своей жизни. Но Джиббет молчит. Его взгляд, устремленный на приборы, почти неподвижен. Кажется, он даже не мигает. Уж не спит ли полковник с открытыми глазами? Такое бывает. Но нет, большие крепкие руки Джиббета мягко реагируют на каждое движение штурвала, шевелимого автопилотом. Я оглядываюсь на Паркинса. Он снова колотит по каблуку своей трубкой, но я так и не вижу, чтобы из нее шел дым: Паркинс только то набивает ее, то снова выколачивает. Часы показывают восемь: 8 часов утра 6 августа. Паркинс полез в свой отсек: сейчас его умные пальцы произведут то соединение, которое сделает его бомбу "живой", готовой к сбрасыванию. Она будет только ждать, чтобы ее освободили, выпустили на простор и дали совершить над людьми то, ради чего они ее сотворили.

Слышу голос Джиббета:

— Обстановка?

У нас по-прежнему не работает дальняя связь, и штурман получает данные от сопровождающих нас самолетов:

— Видимость пятнадцать километров, у цели облачность два балла на высоте пяти тысяч.

Значит, обстановка благоприятствует точному бомбометанию — не нужно сворачивать на запасную цель. Это смертный приговор над мужчинами, женщинами, старыми, молодыми, здоровыми и больными.

Мы в полете около шести часов. До цели сорок пять минут. Сорок пять минут! Легкий озноб проходит у меня вдоль позвоночника: говорят, что "она" приблизит конец войны по крайней мере на полгода, а сколько людей погибло бы еще за эти полгода! Может быть, действительно лучше покончить со всем этим сразу, одним ударом? Судьба противника определена самим господом богом. Стоит ли сомневаться в том, что он на нашей стороне?