Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются

Вадим Аркадьевич не замечал, как его пальцы сжимаются на шее Тимоши. Он с увлечением говорил, глядя в карие внимательные глаза:

— И вот, Тимка, мы посылаем "тау" в атаку на водородную бомбу. Нашей "тау" не нужна звездная температура, чтобы превратить заряд в безвредный гелий… Молчишь, Тимка? А я хотел бы услышать иронический вопрос: "Как же ты, Вадим, донесешь поток своих "тау" до цели? Как ты заставишь их проникнуть в заряд бомбы и превратить ее в облако инертного газа? Как?" Когда-то так же ставили в тупик тех, кто мечтал послать ракету в звездные миры. И долго люди ломали себе голову над тем, что оказалось просто: ракета-носитель! Две, три ступени, пять ступеней… Нашей "тау" тоже нужна частица-носитель, надежная, долговечная. Поняла?.. Как ни смешно, мой друг, даже я сам боялся того, что делал, пока экспериментаторы не сказали: "Да, все так…" Честное слово, Тимка, мы взялись за руки и прошлись настоящим индейским хороводом. И только один из семи вместо индейской пляски сидел себе на стуле и сосал трубку с таким видом, словно ему нас жаль. Леонид Петрович. "Ну вот и поплясали, молодые люди, — оказал он с усмешечкой, — а теперь поглядим, стоило ли?" У нас и руки опустились. А он, не выпуская трубки, насмешливо эдак: "Так, так!.. Какие милые стрекозёльчики!.. Выходит: если "тау" удастся донести до заряда водородной бомбы противника — бомба обезврежена?.. Очень хорошо. Просто отлично… А противник спокойно спит, пока вы тут отплясываете эту качучу? То, что ясно нам с вами сегодня, завтра ясно и ему. Если нельзя полагаться на водородную бомбу, противник может отступить на шаг: обратно к атомной бомбе. Не такое уж большое отступление, а?" И тут, Тима, я понял: мой мозг ограничен в своем кругозоре, как умишко школьника.

Вадим Аркадьевич выпростал из-под себя затекшую ногу и стал шевелить ступней; подвигав пальцами, чтобы избавиться от иголочек зуда, заговорил взволнованно, страстно, что с ним бывало редко:

— Леонида Петровича считают настоящим ребенком в политике. Но в данном случае у него оказалось преимущество перед любым из нас — широта научного кругозора. На этот раз наука была политикой. Большое дело иметь такого учителя! Особенно в годы, когда ищешь самого себя. Какое счастье — школа! Далеко не все мы оцениваем значение этого коротенького слова. В молодости мы редко даем себе отчет: все, что будем строить, зависит от того, как положен фундамент. А кто способен уложить первые кирпичи без помощи учителя?.. Первый учитель!.. Стоят сотни памятников людям с бессмертными именами — ученые, писатели, политики и полководцы, полководцы, полководцы без конца… А кто подумал, что каждый из них, этих великих, должен был бы склонить голову при воспоминании о человеке, заложившем в их душу первые кирпичи будущего величия, — о первом учителе. Горит неугасимый огонь в память Неизвестного солдата — это справедливо. Но где же искусственное солнце, которое человек обязан возжечь в честь "известного" учителя?!

Ченцов провел рукой по лицу. Казалось, его длинные пальцы цепляются за выпуклости лба, за длинный хрящеватый нос, за острый подбородок — так медленно вел он ладонью по лицу — сверху вниз.

— Впрочем, все это лирика… Лирика и лирика… Если быть откровенным, то сейчас меня занимает одно: что будет дальше с нашей "тау"? Сумеют ли электронщики сохранить ее в снаряде или на самолете; сумеют ли самолетчики или баллистики послать куда нужно?

Вадим Аркадьевич оборвал речь: послышался скрип деревянных ступеней. Он нехотя спустил ноги с дивана и стал шарить в поисках туфель: смерть как не любил холодного пола.

Ченцов распахнул дверь.

— Андрей!.. Входи!

За руку втянув Андрея в комнату, Ченцов ласковым толчком в грудь заставил его сесть на диван.

Андрей долго тер платком мокрое лицо. С возмутительной, на взгляд Ченцова, медлительностью и педантичностью складывал платок. Даже в карман его прятал как-то особенно неторопливо и тщательно.

Ченцов не выдержал:

— Слушай, Андрей, не надо ни одного лишнего слова. Мне нет дела до того, что и как вы там делаете. Но я не в силах больше томиться: знать, как это меня интересует, и вести себя подобно какому-то…

— Много будешь знать, скоро состаришься… — Андрей рассмеялся. Он смеялся совсем не так, как в доме отца, и вообще держался иначе — словно был совсем другим человеком. — Если уж по науке… — Андрей сделал паузу и многозначительно подмигнул Ченцову. — Так вот: мы можем все!

— Как?