Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются

Чарли. Было условлено, что я позвоню.

Лесли. Да, да, Чарли, очень вовремя. Он уезжает.

Чарли. Вот как?

Лесли. В Дорнемут.

Чарли. Так…

Лесли. Купаться.

Чарли. Так…

Лесли. Я имею в виду бассейн.

Чарли. Так, так…

Лесли. Бассейн Гобсона.

Чарли. Так!

Лесли. В шесть пополудни.

Чарли. Так…

Лесли. До свиданья, Чарли. Спешу.

Чарли. Так…

Пока шеф читал, сотрудник отдела, принесший запись, внимательно следил за его взглядом. Но взгляд шефа оставался равнодушным. Просмотрев все, шеф поднял на сотрудника вопросительный взгляд:

— И что же?

— Чарли — это Макфин, сэр. Макфин-Шуберт, сэр.

— Макфин?

— Да, сэр.

— И что же?

— А за этим Лесли мы ведем наблюдение с того времени, как накрыли его с Иоганном Шубертом.

Шеф многозначительно поднял палец.

— Говорят, Макфин стал коммунистом?

— Он носит в кармане билет компартии, сэр. Но это очевидная липа, сэр.

— Его сегодняшний разговор с Лесли что-нибудь да значит. А? Не зря же их заинтересовала поездка графа Чизбро… А? Может быть, произойдет что-нибудь пикантное, а?

— Не полагаете ли вы, что сэру Томасу может что-то угрожать со стороны этих типов? — осторожно осведомился чиновник.

Шеф презрительно фыркнул и, выпятив губы, несколько мгновений молча смотрел на подчиненного. Чиновник понял, что сказал глупость, и поправился:

— Да, никакой логики, сэр. Позвольте идти, сэр?

Шеф движением руки отпустил сотрудника.

В бассейн для плавания в холодное время года, открытый в Дорнемуте Гобсоном, явился человек с аккуратно подстриженными седыми усами. Он был одет в скромный спортивный костюм. Из-под кепи виднелась проседь на висках. Его внешность вполне соответствовала фотографиям, какие коллекционировались отделом М-11 в досье "Иоганн Шуберт". Но если бы кто-нибудь назвал его сейчас Шубертом, он искренне удивился бы: он сам был до глубины души уверен, что он Макфин. Не имеет значения, что в кармане у него билет коммуниста Осборна, а на обратной стороне лацкана значок сыскной полиции. Это все случайности, от них он не перестает быть Макфином — человеком, которому, по словам генерала Хойхлера, предстоит последняя операция — покушение на графа Чизбро "руками Москвы". В душе Шуберт-Макфин уверен, что это величайшая из глупостей, но его дело исполнять. Вдаваться в обсуждение? Слишком много пришлось бы думать. Достаточно того, что Хойхлер сказал: "Это чертовски важно, Шуберт. На этот раз я готов пожертвовать десятью Чизбро, если смерть хоть одного из них можно свалить на Москву…" Москва! Знаменитая "рука Москвы". Кто теперь верит этой сказке? Но нужно делать эту глупость, ежели за нее обещана полная отставка и хорошая пенсия.

Шуберт-Макфин показал Гобсону значок сыскной полиции и предложил закрыть бассейн для посетителей, кроме тех, кого он сейчас назовет. Он сказал удивленному Гобсону, что такова блажь сэра Томаса Чизбро. Старик пожелал провести туг секретную предвыборную встречу. Но, разумеется, Гобсон должен держать язык за зубами и не поднимать этот вопрос в разговоре с сэром Томасом.

Не подозревая о любезности людей, стремившихся создать ему уединение, сэр Томас покачивался на подушках своего большого старого авторыдвана. Машина не спеша катилась к побережью. Старику нравилась медленная езда — он любил глядеть по сторонам, на пейзажи родного острова. Он любил и Дорнемут. С этим курортом связано немало воспоминаний. Уже несколько десятилетий старые стены отеля "Толлард-Ройял" впитывали сигарный дым и дебаты ветеранов консервативной партии. Штофные гардины апартаментов могли бы выдать много тайн политических комбинаций и скандалов. Пожалуй, они знали больше, чем сэр Томас — первый, по старшинству, член исполкома партии, хотя давно уже не ее лидер.

Хотел бы сэр Томас знать, как оценят последний судия его старания. "А все-таки я не шел за погребальной колесницей Империи! Нация хоронила меня!" Перед смертью он непременно покажет русским нос… В этом месте мысль сэра Томаса остановилась. Почему Россия не дает ему сегодня покоя? Или и это один из признаков финиша? День ото дня все больше хочется анализировать прошедшее. Прежде никогда не приходила вздорная мысль: а не была ли вся жизнь трагической ошибкой? Взять, к примеру, хотя бы дела с Россией… Опять Россия?! Ну, ничего, в последний раз.

Откинувшись на подушку, сэр Томас прогонял эти мысли, а они ползли и ползли — настойчивые, неотвратимые.