Николай Шпанов - Лед и фраки. Записка Анке

— Зацем не прислать? Прислют, — уверенно сказал Вылка.

— Пришлют, пришлют, — передразнил его Михайло. — Надо сперва в расчет взять, чего пришлешь–то. Сюда никакой пароход не пролазит. Ерапланами сюда, небось, тоже не доскачешь. Значит, опять в дирижабле все дело. Ди- рижаблев этих, вот не знаю, много ль у нас.

Олениых радостно шлепнул себя по лбу:

— Стоп, земляки, вспомнил. Да ведь тут где–то советский ледокол быть должен. Стучали в сводках, што будто идет сюда с Владивостока ледоколище. Первый в мире. Новый построен. Лед ломает самый што ни на есть крепчайший.

— «Красин», што ли? Так он не новость какая, — скептически спросил Михайло.

— Нет… Дай бог памяти–то… Вона «Большевик» и есть.

При этом известии Вылка даже привскочил.

— Сюды ходит? — возбужденно уставился он на радиста.

— Нет, он на выручку двум пароходам. Их льды зат- рали. А только этот тут где–то, не так подалеку.

Михайло решительно поднялся. Он повернулся к Выл–ке:

— Вот што, Илья, как ты есть лицо советское, давай радию катать. Пущай с Москвы энтот ледокол к нам ворочают.

Вылка оживленно засуетился:

— Писы, Миша, писы.

Оленных остановил их:

— Постойте, братцы. Пока ледокол–то дойдет, ведь здесь с дирижабля остров на карту снимут. Самоедов ваших в поселке поизведут, и поминай, как звали.

— Не, так не мозна. Самоедов трогать не мозна. Мы позволять не станем, — загорячился Вылка.

— А как ты это не позволишь–то? — крутнул бородой Михайло.

— Ты думать долзон, как такое делать. А только не мозна самоедов свести.

— Ин ладна, сейчас додумаем. Покуда гони радию, Федор… А только вот што ты мне наперед скажи. Пошто ты это дело с нами затеял, коли ты чужак? Сказывал, в Россеи сколько годов–то не бывал. Значит, не советский ты?

Оленных упрямо выставил голову:

— Сибиряк я, братцы. Не могу больше без Сибири. Советская стала Сибирь. Знать, и мне советским становиться.

— Так, значит, в нашу веру переходишь?

— Перехожу, — потупился Оленных, — вот крест могу дать.

Он размашисто перекрестился.

— Это ты брось. В большевиках кресты отменены. Тут, брат, все делом доказывается, а не крестами. Заслужить на доть.

— Я, братцы, заслужу.

— Ну, коли заслужишь, октябрины, значит, сегодня.

Оленных удивленно посмотрел на Михайлу:

— Это што же такое?

— А это в большевиках заместо крестин. Октябрины, значит. А покуда давай–ка скоро радию писать.

Под диктовку Князева Оленных быстро выводил на бланке латинскими буквами:

Москва. Калинину. Земля Недоступности в полной власти буржуазных элементов, затесняющих местный самоедский пролетариат. Вплоть до кровопролития. Предлагаем выслать немедленную революционную помощь ледоколом «Большевик», либо дирижаблями. Всех представителей международного капитала, самочинствующих на советской земле, можем с помощью советской силы арестовать и предать революционной законности.

Оленных протянул Князеву исписанный бланк для подписи. Но Вылка перенял его и старательно вывел первым большой крест, возвращая бланк радисту, степенно сказал:

— Подписать надо десь: Вылка придсидатель.

После Вылки подписал Князев.

Оленных поспешно ушел в радиокабину.

Голицын с трудом слез с койки. В тот момент, когда его ноги коснулись было палубы, судно легло на борт так, что машинист с размаху ткнулся головой в нависший над изголовьем бимс. Полоска теплой крови потекла из рассе- чины, заливая глаз. Стукаясь о переборки, хватаясь растопыренными пальцами за уходящие поручни, выбрался через горячий проход к лазарету.

— Эй, дружище, погляди, што у меня там, — пихнул он разметавшегося в глубокой лазаретной койке фельдшера.

Тот изумленно открыл глаза. С минуту он лежал неподвижно. Голицын не вытерпел:

— Вставай же, чертово колесо, опять налузгался. Видишь, кровь течет, унять надо.

Фельдшер моргнул и как встрепанный поднялся. От него пахнуло крепким перегаром. Не глядя на Голицына, он твердыми шагами на негнущихся, как у оловянного солдатика, ногах подошел к умывальнику. Открыл кран над подставленной под струю забортной воды головой.

— Ф–фу–уу! — отряхнулся он.

Наспех вытер полотенцем голову и принялся дрожащими пальцами обтирать рану машиниста. Через десять минут промытая рана была искуснейшим образом зашита и перевязана. Фельдшер подошел к койке и, не сгибаясь, повалился на нее, как бревно.

— Спасибо, Анатоликус, — пробормотал Владимир, натягивая робу.