В тот момент была нужна ракета, которая сможет взлететь незамедлительно и при этом будет совершенно подвижной, перемещаемой. Подобное было невозможно с использованием любого из известных видов ракетного топлива. Керосин исключался. Керосин! И это в наши дни, в наш-то век! Хотя в смеси с жидким кислородом он до сих пор используется в большинстве американских ракет. Очевидно, что исключались двигатели на жидком водороде, над которыми сегодня работают американцы. Температура кипения 423° по Фаренгейту делает их в десять раз более сложными в обращении по сравнению со всеми остальными, известными на сегодняшний день ракетными двигателями. Да и размеры у них слишком большие.
— Идет работа над цезиевым и ионным топливом,— сказал я.
— Они еще долго будут работать. Этим занимается дюжина разных фирм, а вам известно, что у семи нянек дитя без глазу. Таким образом, создать мобильную ракету, способную стартовать мгновенно, было невозможно с любым из известных видов топлива, пока не появился Фейрфилд со своей гениальной и одновременно простой идеей твердого топлива, в двадцать раз более мощного, чем то, что используется в американских «Минитменах». Это так гениально просто,— заметил Харгривс,— что я не понимаю, как оно работает.
Я тоже не понимал этого. Но узнал от Фейрфилда достаточно, чтобы заставить его работать. Правда, здесь я этого делать не стану ни при каких условиях.
— Вы уверены, что оно действительно работает? — спросил я.
— Мы убедились в этом. На макете, во всяком случае. Доктор Фейрфилд поместил заряд в двадцать восемь фунтов весом на специально сконструированную миниатюрную модель ракеты и запустил ее с необитаемого острова у западных берегов Шотландии. Она взлетела в точности, как предсказал Фейрфилд. Сначала очень медленно, куда медленнее обычных ракет.— Харгривс улыбнулся своим воспоминаниям.— Затем начала ускоряться. Мы — сидя за радарной установкой— потеряли ее из виду приблизительно на высоте 60 000 футов. Она все еще продолжала ускоряться и летела со скоростью почти 16 000 миль в час. Пот ом были еще эксперименты, различные дозировки зарядов, пока он не получил того, что хотел. После этого он умножил вес модели ракеты, с учетом топлива, боеголовки и системы управления, на 400, и получился «Темный крестоносец».
— Возможно, что простое умножение на 400 не учитывает каких-нибудь дополнительных новых факторов.
— Именно эго мы и должны выяснить. Поэтому мы здесь.
— Американцы об этом знают?
— Нет.— Харгривс мечтательно улыбнулся.— Но мы надеемся, что когда-нибудь им это станет известно. Мы надеемся через год-другой начать им поставки. Вот почему ракета разрабатывалась с большим запасом по сравнению с нашими потребностями: она рассчитана на перенос двухтонной водородной бомбы на шесть тысяч миль за пятнадцать минут, при максимальной скорости в 20000 миль в час. Вес — шестнадцать тонн, по сравнению с 200 тоннами их собственных МКБР... Восемнадцать футов в высоту по сравнению с сотней у них. Может располагаться и быть запущена с любого торгового или грузового судна, подлодки, поезда или тяжелого грузовика. Помимо этого — мгновенная готовность к запуску.— Он снова улыбнулся, на этот раз мечтательность разбавилась благодушием.— Янки будут без ума от «Темного крестоносца».
Я посмотрел на него.
— Надеюсь, вы всерьез не верите в то, что Хьюелл и Уизерспун работают на американцев?
— Работают на...— очки у него сползли с носа, и он уставился па меня поверх стекол, широко раскрыв свои близорукие глаза.— На что вы намекаете, черт возьми?
— Я намекаю на то, что если они не работают на американцев, то тем даже не удастся взглянуть на «Темный крестоносец», не то что быть от него без ума.
Он посмотрел в мою сторону, кивнул, отвернулся и ничего не ответил. Нехорошо с моей стороны было так охлаждать его научный пыл.
На небе занималась заря. Даже при электрическом свете лампочек на стенах выделялись светло-серые прямоугольники окон. Рука моя горела, словно доберман до сих пор не разжимал челюстей. Я вспомнил про недопитый стакан с виски на столе, потянулся, приподнял его и сказал: «Ваше здоровье!» Никто мне не пожелал здоровья в ответ, но я не обратил внимания на подобную невоспитанность и все равно осушил стакан. Заметно лучше мне от него не стало. Фарли, эксперт по инфракрасным системам слежения, постепенно восстановил свой цвет лица, вновь обрел мужество и, дрожа от негодования, разразился длинным и горьким монологом, где основной темой проскальзывали два слова «проклятые» и «возмутительно». Он ничего не сказал, правда, по поводу обращения к своему полномочному представителю. Остальные вообще промолчали. Никто не смотрел на убитого, лежащего на полу. Я хотел, чтобы кто-нибудь налил мне еще виски. Вот бы знать, где Андерсон раздобыл бутылку. Неправильно было думать сперва о бутылке, а только потом об убитом человеке, который дал мне выпить. Но этим утром все было не так. Кроме того, что прошло, то прошло, а что будет — если вообще будет — того не миновать.
Читать дальше